Нетрудно заметить, что Фолкнер почти буквально повторяет слова, сказанные год назад при получении Нобелевской премии.
Нет, отложив в сторону рукопись «Притчи», писатель вовсе не оборвал над нею работу. Просто она ушла вглубь, продолжалась скрыто, отзываясь и другими книгами, которые писались легче, и письмами, и публичными выступлениями. По возвращении из Стокгольма, Фолкнер, уступая настояниям дочери, обратился к ее одноклассникам — выпускникам Оксфордской средней школы. Он говорил: «Страх — вот что нам сейчас угрожает. Не атомная бомба и даже не ужас перед ней, потому что, если бы она упала сегодня на Оксфорд, она убила бы нас, и все, а это не так уж много: убив нас, она лишилась бы власти над нами, которая держится на страхе, на том, что мы ее боимся. Нет, опасность для нас в другом. Опасность для нас — те силы мира, которые используют страх человека, чтобы лишить его индивидуальности, духовности, запугиванием и подачками стараются свести его до уровня нерассуждающей массы, дают ему хлеб ни за что, платят обесцененные деньги, ибо он их не заработал. Я говорю о всех тех экономических, идеологических, политических системах, как бы они себя ни называли и где бы ни утверждались, — в Америке, Европе, Азии, — о системах, готовых растворить личность в послушной массе ради собственного возвеличения и могущества или потому, что сами растеряны и боятся или не верят в человеческую смелость, стойкость, способность к самопожертвованию… Потому никогда не бойтесь. Никогда не бойтесь возвысить голос в защиту чести, правды, сострадания — против несправедливости, лжи, алчности. Если вы — не только собравшиеся в этой аудитории, но и те, кто еще придет в сотни таких же аудиторий по всей земле, и завтра, и через неделю, — сделаете это… вы измените мир. И тогда все наполеоны, гитлеры, цезари, муссолини, все тираны… все они исчезнут с лица земли в течение жизни одного поколения».
Фолкнер не хотел вещать, не хотел наставлять — он сразу оговорился, что еще не так стар и тем более не так мудр, чтобы кого-то чему-то учить. И все-таки вещал и учительствовал. Не как Нобелевский лауреат, которому только что внимала вся просвещенная Европа, нет, — как человек, кое-что на свете повидавший и кое-что научившийся понимать. К тому же он снова поверил в то, что пишет книгу, после которой «можно будет переломить карандаш».
Речь в оксфордской школе — тоже осколок «Притчи», к которой писатель теперь вернулся.
Правда, вернулся все еще как бы сбоку. Следуя канве фолкнеровской биографии, причудливому ходу творческой мысли писателя, нам придется сейчас отвлечься от рассказа о большом романе, который то ускорял стремительно свое движение, то замедлялся на месяцы и годы.
Расползающийся сюжет, а вернее говоря, внутренний смысл «Притчи» вдруг пришел в странное сцепление со страшной историей, которую Фолкнер поведал в далеком теперь «Святилище». Как мы, кажется, уже замечали, роман этот, его положения и герои, упорно не отпускал автора. Но только теперь нашелся как будто верный угол зрения, только теперь криминальная интрига укрепилась метафизической идеей.
27 сентября 1951 года был опубликован роман «Реквием по монахине». Роман? Так значится на обложке. И точно, начинается книга в неторопливо-эпическом духе. Но в какой-то момент повествование обрывается, возникает другой сюжет и другая форма — драматургическая. Акт первый. Потом все дважды повторяется. Прологи, со своей развивающейся, ранее намеченной темой, и новые акты пьесы — второй, третий, опять-таки не имеющие видимой связи с прозой.
Словом, книга-кентавр. Она тоже сложилась далеко не сразу.
Еще в 1930 году Фолкнер пишет рассказ «Когда наступает ночь». Мы встречаемся здесь со знакомыми уже Компсонами, но они остаются в тени, а свет постоянно падает на негритянку Нэнси — проститутку и наркоманку, существо совершенно забитое и беспомощное, над которым кто хочет, тот измывается. Своего рода символ человеческого безмолвия, страдания и незащищенности. Как Бенджи из «Шума и ярости». Цвет кожи в данном случае особой роли не играет.