Омелия, эта классная дама с окаменевшим лицом, всегда всем недовольная, ненавидела Камиллу и унижала ее перед всем классом за малейшую провинность, и так до тех пор, пока однажды Камилла не вернулась после школы домой…
В те дни, весной, вокруг дома буйно выросла трава, я лежал на ней и думал, как помочь Камилле. Мысли мои неожиданно были прерваны криками Акмана, который прибежал ко мне и схватил за ухо, требуя, чтобы я сказал, где прячется его дочь.
Я поклялся, что не знаю, в конце концов он мне поверил, но приказал, чтобы я отправился с ним на поиски.
Мы начали с осмотра чердаков и подвалов, а Камилла, оказывается, уже была далеко от города, вот в этой самой пещере.
Весной и летом здесь жил старый пастух, и в тот самый день, когда Камилла решила остаться в пещере, пастух пригнал сюда свое стадо с зимовки.
С охапкой сена для постели пастух зашел в пещеру, и Камилла, увидев человека, в ужасе побежала на верхнюю площадку.
Пастух ничего не спросил и быстро вышел, чтобы не тревожить беглянку. Он решил, что когда девчонке наскучит одиночество, она сама придет к нему и будет помогать пасти коз.
Камилла в страхе прождала его весь день, но пастух ушел со своим стадом далеко от пещеры, на поляну.
Перед ужином старик вдруг вспомнил о беглянке и, решив сделать ей приятное, привязал к шее козы мешочек с овечьим сыром и послал животное в пещеру.
Камилла не знала, что и думать, когда увидела эту необычайную гостью, и, сочинив для успокоения сказку о добром гноме, который подарил ей сыр, уснула.
Утром она выкупалась в озере, причесалась и стала ждать в гости самого гнома, но снова у входа заблеяла коза и вместе с ней два ягненка прыгнули в пещеру, неся завтрак.
В тот же день Камилла села и стала писать своим подругам, приглашая их жить с ней на свободе в пещере. Письма эти она клала в мешочек на шее козы и просила всех, кто их найдет, послать по адресам.
Старый пастух в скучные часы одиночества читал их при свете фонарика и тихо плакал, кусая бороду.
Письмо ко мне Камилла почему-то не успела послать, и много дней спустя я нашел его в расщелине — и вот оно у меня в руках.
Прошла неделя, и поиски привели наконец меня и Акмана к той самой поляне, где жил пастух.
Акман очень любил вызывать к себе жалость и каждому встречному подробно рассказывал о своем горе. Он показывал на меня и говорил:
— Вот этот наглец ее друг! — и давал мне оплеуху.
Не успели мы поздороваться с пастухом, как Акман сказал, показывая на свою бороду:
— Посмотрите, на кого я похож — на странника, юродивого. И все из-за того, что сбежала моя единственная дочь. — И добавил, что человеку, который ему поможет, он готов заплатить любые деньги.
— Сколько? — оживился пастух.
Я уже точно не помню, сколько обещал Акман, но пастух просил прибавить; так торговались они до самого вечера, потом ударили по рукам.
Пастух, взяв с собой веревку, повел нас к пещере, и мы увидели, что Камилла купается в озере.
Она застонала и еле выкарабкалась на берег. Акман с проклятиями бросился за ней, но упал, и только я, самый ловкий, догнал Камиллу и повалил ее на камни.
Пастух связал ей руки и ноги веревкой, но Камилла молчала. Только раз, на берегу озера, мы услышали ее стон, а потом она лежала и, безразличная ко всему, смотрела, как отец считает деньги, которые он обещал пастуху.
Мы везли ее на повозке, и только у самого города Акман развязал дочери руки. Он злился, ругал Камиллу и даже ударил ее, но у нее был такой вид, будто она не слышит его и не может ответить.
— Ты что, язык проглотила? — кричал Акман. И обращался ко мне: — Спроси, почему она это сделала?
Я бормотал что-то невнятное, но и меня она не слышала и не понимала.
Не понимала она потом ни мать, ни подруг, ни учительницу и только безразличным взглядом следила за губами говорящих.
Акман показал ее известному врачу, и тот сказал, что Камилла действительно потеряла слух и речь, видно, что-то сильно напугало ее в пещере.
И только я один знал, что с ней творится — Камилла как-то сказала, что она завидует глухонемым детям, которые не могут. слышать ни отца, ни мать и не отвечают им.
Я вспомнил об этом, но решил молчать. А вскоре родители послали Камиллу в чужой город, в приют для глухих и немых детей, и с тех пор я ничего не слышал о ней…
Я включил фонарик и еще раз оглядел пещеру, потом засунул письмо Камиллы обратно в расщелину.
И поежившись от холода, подумал: сейчас зима и чувства детей как бы притуплены, но придет весна, когда человек рождается заново и когда он особенно чувствителен к злу, и тогда через поляну, усыпанную маками, побежит к пещере какая-нибудь девчонка. И может быть, это будет моя дочь — кто знает…
ЧАЙХАНА ДЛЯ СТАРИКОВ
Автопародия
Летом оказалось больше потерь, чем зимой. В июле от Олега окончательно ушла Галя, а Игорю отказали дать квартиру. У меня были неудачи с рассказами. Всю зиму они не писались, и чтобы как-то прокормиться, я давал в газеты рецензии на театр. Рецензии были беспомощными и всех тешили. Летом оказалось больше потерь. В журнале вынесли окончательный приговор моей повести, я забрал ее и решил сжечь, чтобы было о чем вспоминать в мемуарах…
…А в начале июля мы просто ошалели, когда увидели, что осталось от нашей чайханы. Мы пришли вечером на Шайхантаур, торопились и увидели кучу глины, прокопченной и влажной, — все, что осталось от стен, и еще кучу красной, твердой глины от печи, где кипел самовар.
— Привет, — сказали мы друг другу и развели руками. (Тогда мы все работали под Хемингуэя.)
— Здесь будет шик-здание из стекла и бетона, — пояснил бульдозерист, который все это наделал.
— А некогда здесь была чайхана, — тихо сказал Игорь. Он всегда в такие минуты говорил до идиотичности тихо.
— Что я, дурак? — разозлился бульдозерист.
— И сначала надо было пройти по темному, сырому коридору, где чайханщик держал метлу, шкаф с пиалами и сотни две лепешек, — сказал я.
— Иди, не мешай, — сказал бульдозерист.
— Как тебя зовут? — спросил Олег. — Меня — Олег, старик. Как тебя зовут?
Здесь была армянская чайхана, вернее, она была узбекская, но чаще всего сюда приходили армяне со всего Ташкента и еще евреи.
— А потом, когда ты проходил коридор, тихий и узкий, где была масса пиал и стояла метла, ты попадал в круглое здание, очень низкое. Оно напоминало скорлупу. И каждый из нас писал на стенах, — сказал я бульдозеристу.
— Ты узбек? — спросил бульдозерист. Игорь вздохнул и отвернулся.
— Да. А чайханщика звали… Ты знаешь, как его звали?
— Ты узбек? — удивился бульдозерист. (Странно, что он тоже работал под Хэма!)
— Он забыл свой язык, — сказал Олег. — Ты видишь, как он нудит? Он уже давно забыл свой язык.
— Здравствуйте, ребята, — сказал кто-то. — Что здесь такое?
— Какие ужасные, серые и противные мыши, — сказал кто-то. — Вы только посмотрите на них! Там, под глиной.
Это были армяне. Они тоже пришли пить чай и тоже оказались перед фактом уничтожения.
— Он писатель, — чуть слышно сказал бульдозеристу Игорь, беря меня за руку.
— А по мне он пусть будет самим начальником базы. Здесь будет модерн-здание из стекла и бетона!
Армяне засмеялись. Лучше бы они шли и искали другую чайхану.
Вдруг мы поразились Олегу.
— Старики, — сказал он армянам. Он был великолепен — красиво и эффектно жестикулировал, ходил, перепрыгивал через кучи глины, ужасно сам себе нравился. — Старики, — сказал он армянам. Армяне смотрели на него, раскрыв рты. Это были сапожники, ювелиры, официанты и картежники. Дело было на тихой улочке Ташкента у Апхора, мутной, но всегда прохладной речки.