«Нет, я не умру! Надо выйти скорее из этой ямы и ползти, не думать ни о чем, ползти к стаду, яки меня вылечат», — решил старик.
Набравшись решимости, он наконец вылез из ямы и стал карабкаться наверх. Тело было легким, видно, вся кровь ушла к ноге, и она, тяжелая и чужая, еле тащилась за стариком. Если бы Молла-бек мог, он бы отрезал и выбросил раненую ногу на съедение шакалам, а сам, легкий и освобожденный, пополз бы дальше, к стаду.
Но уже стемнело, можно сбиться с пути. Здесь, где горы невысокие, тропинок много и в темноте можно уйти но чужой.
Вдруг Молла-бек сполз в высохший ручей и нащупал стенку, сложенную в свое время пастухами, чтобы перегородить воду. Вот здесь, на этой стене, и решил Молла-бек провести ночь. А завтра, с новыми силами, продолжит он путь к стаду.
Уже не помнит Молла-бек, как взобрался он на стену, помнит только запах крови на израненных руках.
Кровь быстро позвала к старику шакалов. Сначала вдалеке они выли, потом, набравшись злости, молча подступили со всех сторон к стене, лязгали зубами и грызли лед.
Потеряй старик волю, он тут же упал бы без сознания. От страха. От боли и усталости. От шакалов, он знал, спасенья не будет. Нет у Молла-бека ни огня, ни ножа, ни веревки — все это так опрометчиво оставил он в юрте.
Что же делать? Бросать в шакалов камни — не поможет.
Эх, если бы увидели старика его яки! Они бы вмиг прогнали этих проклятых шакалов. Его серые, рыжие яки…
Но вот уже вожак полез на стену, и старик отчетливо увидел его грустные глаза — говорят, шакалы жалеют свою жертву. Вот уже его передние лапы, совсем немощные, тонкие, не такие, как у яков…
— Вон от меня! Вон!!! — вдруг встал Молла-бек, затрясся весь и закричал: — Проклятые мошенники! Думаете, что я мертв? Шайтан вас побери!
Кричал он во всю глотку, но не от страха, а от злости, от решимости во что бы то ни стало победить. Что-то в нем пробудилось, что всю жизнь спало, что набирало сил тихо, исподволь.
Вожак спрыгнул вниз, стая в страхе заметалась вокруг стены, и шакалы бросились наутек.
А Молла-бек еще смеялся им вслед, кусал в ярости губы и бороду…
Пастух устало опустился на покрытый льдом валун. От воспоминаний у него лихорадочно дрожало тело. Но, может, это не от воспоминаний? Может, нога стала гноиться?
Что бы там ни было, надо продолжить путь. Уже недолго. Яки всегда уходят самое большее за десять километров. Уже пройдено больше половины пути. И в этом месте следы на льду неглубокие — видно, яки успокоились и дальше теперь не бежали, а брели медленно.
Теперь Молла-бек знает, как спасаться от шакалов. Надо подпустить их к себе совсем близко, потом хорошенько отругать их. Крик отчаявшегося человека действует на волков, на диких собак и даже, наверное, на снежного человека. Надо будет рассказать это Кариму.
Старик еще долго будет помнить эту ночь у стены — шакалы выли где-то далеко и подойти к Молла-беку не решались. Если бы даже и подошли, старик придумал бы что-нибудь новое, чтобы прогнать их — криком вторично их не возьмешь.
Только одного не помнит старик — было это во сне или наяву — отчетливо видел он, как под утро над его головой пролетали птицы. Черные большие птицы, не орлы. Странные птицы, не здешние… Нет, наверное, это был сон. Равнинные птицы не могут так высоко подняться в горы…
…Молла-бек медленно, цепляясь за скалу, прошел узкую тропинку и замер от удивления: на большой ледовой поляне мирно паслось его стадо.
Сбившись в кучу, видно, привыкая к новому месту, яки ломали копытами лед и щипали сухую прошлогоднюю траву — мох и лишайник.
«Здесь скудная пища», — смекнул сразу старик. И стоял и смотрел, как, ухватившись за горб старого яка, ездил взад-вперед его помощник Карим.
Вдруг один из яков увидел Молла-бека. Тихо замычал. И яки медленно побрели навстречу старому пастуху.
Яки терлись головами о его тело, как бы делясь своим теплом, лизали старику руки и удивленно смотрели ему в глаза, будто спрашивая, что с ним.
Карим подъехал к старику и виновато проговорил:
— Все это из-за птиц, отец. Под утро птицы пролетали над поляной, вот они и сорвались с места. Я совсем из сил выбился…
— Черные птицы? — спросил пастух.
— Черные… Бежали, пока не нашли эту поляну. А где те два яка? Вы ранены, отец?
— Ничего… Только корма здесь мало… Что ж, сами виноваты. Подумать только — птицы понравились! Ладно, за юртой пойдем завтра, а пока заночуем с яками.
Яки послушно опустились на лед, образуя стену, чтобы защитить пастухов от холода, и Молла-бек и Карим легли между их теплыми телами.
Мальчик долго не спал, ворочался, потом сказал в раздумье:
— Видно, в Индию полетели. Там тепло…
ДЕТСКИЕ ИГРЫ
Записки взрослого ребенка
Почти каждое воскресенье я возвращаюсь домой с какой-нибудь игрой для своих детей, но им все мало! Волнуясь и стараясь перекричать друг друга, мы с большой инженерной точностью прокладываем в детской тоненькие стальные рельсы блестящего красного электровоза, из синего окна которого горделиво выглядывает в ожидании рейса крошечный машинист во всем великолепии своей униформы. К электровозу прикреплены два-три изящных вагончика первого класса, полные пассажиров, готовых к дальним путешествиям — к морю, к подножию снежных гор, в неведомые страны, на родину Гулливера и лилипутов или барона Мюнхгаузена…
Последние приготовления, напутствия, пожелания — и вот мигает голубая лампочка, возвещая о начале долгого приятного пути, и состав под восторженные крики детей медленно набирает скорость — вперед, вдаль, в страну Мечты, на зависть тем, кто мало странствует и не видит белого света.
Поезд делает круг, второй по сложным переплетениям рельсов, он может двигаться долго, почти бесконечно, но нет! Стоит мне отвлечься или выйти из детской, как шум и крики прекращаются и слышна какая-то возня, сосредоточенная и яростная. Не звенит больше веселый колокольчик на носу поезда и не шуршат колеса о рельсы…
Я так и знал! Стоило мне на минуту оставить детей одних, как они тут же остановили поезд, перевернули состав, чтобы вынуть крошечного машиниста из кабины, а пассажиров поменять местами, сиять колокольчик и голубую лампочку и добраться до хитроумного сплетения разноцветных проводов, желая понять, что же приводит в движение эту чудесную игру.
Что поделаешь? Такая уж натура у детей — все перевернуть, разрушить, чтобы добраться до сути вещи. Разрушив построенную кем-то игру, они хотят осмыслить вещь — а в этой вещи для них заключена загадка всего мира! — чтобы потом постараться построить нечто свое, непохожее, неповторимое, свою игру, свой мир.
Теперь я стал гораздо предусмотрительнее, хитрее. Купив новую игру и заранее зная, что от нее уже сегодня ничего не останется, кроме груды обломков, я несу эту игру бережно, никому не показывая, а дома устремляюсь в свою комнату и крепко запираю дверь. Мне хочется сначала самому насладиться игрой — и вот по комнате уже бродит серая черепаха с коричневыми пятнами на панцире, а навстречу ей, как бы приветствуя, прыгает зеленая заводная лягушка. Из-под кровати, желая присоединиться к их веселой компании, выезжает на своих колесах боевой конь Буцефал, как две капли воды похожий на живущего в моем воображении коня Александра Македонского. Резвый конь, элегантный и чуть горделивый, он уже гарцует вокруг медлительной черепахи, и в знак особого расположения мне так и хочется потрепать его густую гриву!
Лишь вдоволь насмотревшись на эти презабавные игры, я отдаю их потом на растерзание детям и снова слышу из детской сосредоточенную возню разрушения…