— Да, — ответил он, — почему бы мне изменить свое мнение!
— Потому, что с тех пор капитан Баранже пал смертью храбрых при штурме Энтабы.
— Умирать одно, — возразил он, — а быть храбрым офицером — другое. То, что я говорил о Баранже, я скажу и о тебе. И даже больше.
— Даже больше?
— Да, потому что Баранже все равно остался бы служить в колониальных войсках. Женившись, он не жертвовал тем, чем пожертвуешь ты.
— Чем же я пожертвую?
Он взял меня за руку и сказал тоном, которого я никогда не забуду, — тоном, в котором упрек смешивался с чувством, способным вызвать самые безудержные слезы:
— Люсьен, Люсьен, неужели за такое короткое время ты мог забыть три года нашей совместной жизни?
Он почувствовал, что я слабею, и продолжал:
— Что ты мне сейчас сказал?.. Ведь это неправда? Эго только предположение? Тебе жениться — да это немыслимо! Такие люди, как ты, не женятся! Ведь это же неправда?
Я опустил голову.
— Нет, это правда! — ответил я.
Он не сделал ни единого движения. Я услышал только, как он тихо пробормотал:
— В таком случае, понимаю: все кончено.
— Войдем сюда, — произнес Вальтер.
Кажется, мы уже в шестой раз проходили перед электрическими фонарями кафешантана. Я молча последовал за своим товарищем.
В глубине залы на экране мелькали кадры кинокартины. Мы с трудом разыскали свободный столик в этой зале, темной, прокуренной и набитой публикой. Едва мы успели усесться, как вспыхнул свет. Мы увидели оркестр, группы посетителей за сто-
ликами, свободное пространство посередине, где в эту минуту собирались танцевать.
Публика состояла из туземцев, спокойно куривших свой кальян, унтер-офицеров и еще нескольких офицеров. Пять или шесть танцовщиц и певиц заведения, одетых в свои «рабочие» костюмы, с усталыми улыбками слонялись от столика к столику, равнодушно приставая к гостям с просьбой об угощении.
Зала была расположена на сваях, над волнами. Через окна, чернеющие в глубине ее, доносился шум моря и его йодистые испарения, насыщенные запахом ила. Ах, зачем Вальтер привел меня сюда.
К нам подошел официант.
— Подай что-нибудь, — кинул ему Вальтер, — что хочешь!.. Пепермент? Пусть будет пепермент.
Теперь он внимательно разглядывал кусочек льда, таявший в зеленом ликере, покрывая края рюмки седым налетом.
— Вальтер, — пробормотал я, — Вальтер!
— Ты, ты — женишься! — произнес он.
Голос его уже не звучал гневом, как раньше. Он прибавил еще:
— Пока ты мне этого не сказал, я еще надеялся. Думал, что ты вернешься к нам. Теперь — кончено!
Он повторил:
— Кончено!
Полотно экрана медленно свернулось, открыв маленькую сцену. Кино уступило место концерту. Появилась певица в лиловом платье. Под звон стаканов, бутылок, музыки она затянула печальным надтреснутым голосом свой унылый припев:
Что-то вспыхнет вновь и вновь:
То любовь!
То любовь!
Откинувшись на спинку стула, постукивая хлыстиком по мраморной крышке стола в такт ее словам, Вальтер принялся подпевать:
Что-то вспыхнет вновь и вновь…
— Слушай! — вскричал я, мне вдруг стало жутко. — Что мы здесь делаем? Уйдем скорей!
Он расхохотался.
— Э, ты скучен! Уходи, если хочешь… Но, знаешь, мне хочется познакомить тебя с Марусей. Это прелесть что за девчонка! Сейчас она придет пожелать нам доброго вечера, — она Уже кончила свой номер. Ее болтовня рассеет наше настроение. А это нам положительно необходимо.
— Вальтер!
— Прелестная девчонка, уверяю тебя. На что ты обижаешься?
Голос его вдруг стал низким и жестким.
— Видишь ли, эти женщины — настоящие жены для нас, бесприютных бродяг. Проведешь с такой одну только ночь, — и вот уж ты надолго получил противоядие, отвращение к более основательным глупостям.
Что-то вспыхнет вновь и вновь:
То любовь!
То любовь!
Маруся села между нами. Она была тоненькая, с робким взором и смешными остриженными волосами. Невозможно было видеть это жалкое существо без того, чтобы не подумать при этом о тех грошах, за которые можно было получить его.
Спустя несколько минут она робко заявила:
— Мне придется с вами расстаться.
— Почему? — спросил Вальтер, пробуждаясь от задумчивости.
— Потому что…
— Ну?
— Потому что, — она покраснела, — мне делают знаки оттуда мужчины, что пьют шампанское. Я должна сидеть с теми, кто пьет шампанское.
— Очаровательные нравы! — заметил Вальтер, разражаясь смехом.
Он стукнул по столу.
— Полдюжины шампанского сюда, — слышите? — полдюжины! Пустые бутылки предоставляю в распоряжение тех вот господ, желающих видеть за своим столом мадемуазель Марусю.
Пораженные таким неслыханным заказом, хозяин и лакеи засуетились вокруг нас. Маруся, гордая завистливыми взглядами своих подруг, толкнула меня локтем, указывая на Вальтера.
— Какой забавный, — сказала она.
Маруся пила шампанское. Я быстро опорожнил бокал, вылив его в ведро со льдом. Вальтер молчал, облокотившись на стол, положив подбородок на руки. Дым и пыль сгустились настолько, что электрические лампочки казались закутанными в желтую бумагу.
Вдруг Вальтер испустил вздох, напоминавший стон.
— Боже мой! — сказал он. — Как прекрасна, вероятно, в этот час луна, восходящая над Пальмирой.
— Пальмира? — повторила Маруся.
И, устремив на Вальтера восторженно-робкий взгляд, продолжала:
— Я не ездила дальше Бальбека. Мы выехали ночью с господами, которые здесь порядочно выпили и были слишком веселы, чтобы ложиться спать… Там есть храмы древних богов, как в Пальмире. Но Пальмира — это пустыня, не правда ли?
— Да, крошка, — серьезно произнес Вальтер. — Эго пустыня.
Она тоже облокотилась на стол. Пальцы ее исчезли в рыжих волосах. Глаза пристально смотрели вдаль. Вокруг нас все были слишком заняты собой, и никто не обращал внимания на наше странное трио.