Каких только диковинных людей я не знавала, как подумаешь!.. Однако в 1912 году выходки этого мадьяра бесили меня. По ночам мне случалось просыпаться и видеть его склонившимся надо мной с безумной улыбкой, с револьвером у моего виска. «Что удерживает меня от того, чтоб застраховать себя навсегда от твоих измен?» Словом, целая куча вот этаких штучек, которые на первый раз могут показаться смешными, но в конце концов порядочно утомляют.
Однажды вечером, в казино, после бурной сцены, я вскочила, без долгих разговоров, в авто и приказала везти себя в Байонну. Там я села в первый поезд, отходящий в Бордо. Я приехала в этот город в девять часов утра. Заметь, я была в вечернем туалете, так как не успела заехать к себе на виллу, чтобы переодеться. Правда, на мне было длинное манто, но все-таки костюм мой мало подходил для прогулки по платформе провинциального вокзала в девять часов утра.
Заняв комнату в «Терминусе», я позвала горничных и велела одной из них, самой толковой и наиболее сходной со мной по фигуре, сходить в город и купить мне платье. Девушка вернулась с костюмом, который мне очень шел даже. Я была одна, свободна, никому не знакома. Солнце сияло. Город был красив.
Конечно, я вовсе не собиралась засиживаться в Бордо, куда прежде всего бросился бы отыскивать меня мой мадьяр. Сделав кое-какие покупки, я взглянула в указатель и тотчас же увидела там название города, которое привело меня к решению: Лангон. Как я уже говорила тебе, я всегда любила уголовные истории, и не знаю ничего столь увлекательного, как борьба Раскольникова со следователем Порфирием. Лангон! Я вспомнила об изумительном преступлении, прославившем этот городок четыре года тому назад: содержатель гостиницы Браншери, немой, толстая Лючия, тело коммивояжера Монже, брошенное в Гаронну. Уже самые имена этих людей так и пахнут убийством, — ты не находишь? И с часовым поездом я уехала в Лангон. Я думала провести там только два дня, а провела почти две недели!
Какой прелестный и приличный гид был у меня в моем готовом костюмчике и фетровой шляпе за двадцать шесть франков, когда я села обедать за столик в столовой гостиницы! Там было семь или восемь человек торговых агентов с очень громкими голосами. Я удивлялась на этих коммивояжеров, которые еще осмеливаются приезжать в Лангон.
В одном из уголков залы я скоро заметила молодого человека лет тридцати. Я бы сказала, — это было вместилище всех сереньких добродетелей. Если бы ты только видел, как аккуратно он развертывал и складывал свою газету, которую читал за обедом в определенном порядке: парижскую передовицу за супом, местные новости за пирожным и объявления за кофе.
Вот это-то и привлекло меня к этому мальчику, так как я пережила слишком много романтических волнений со своим мадьяром. Мне понравились монокль, черный жакет, боковой пробор господина Пеборда, господина Жозефа Пеборда. Он оказался кассиром единственного в Лангоне банка.
Наши столики стояли рядом. Мы украдкой посматривали друг на друга. Когда наши взоры встречались, мы краснели, и это было очаровательно.
Так продолжалось девять дней. На десятый молоденькая служанка, моя окна, упала с лестницы, и это происшествие вызвало среди завсегдатаев разговоры, сделавшие излишним всякие представления. Я познакомилась с господином Пебордом и выпила стаканчик ореховой водки, который он предложил мне, краснея больше обычного.
Я скоро подружилась с ним. Он поведал мне свою историю, на что не потребовалось много времени, так как, в сущности, никакой истории и не было. Я тоже рассказала ему свою, почти столь же простую! Я была г-жой Моперен, вдовой коммерсанта из Вилль-нев-сюр-Ло. Родня мужа оспаривала мои права на его наследство
«Фамилия моего адвоката Девез, — сказала я. — Адвокате моего свекра Фуркад». — «А, знаю!» — ответил он важно.
Это меня нисколько не удивило, так как имена эти я утро вычитала в справочнике.
«Мне кажется, что в этом деле поступки господина Фуркадг по отношению к вам далеко нельзя назвать корректными». — «Да, это правда, — ответила я со вздохом. — Но что могу поделать я, одинокая женщина!»
Он ничего не сказал. Он с озабоченным видом протирал свой монокль.
На следующий день, часов в десять утра, я, выходя, встретилась с ним на пороге. «Сегодня я в отпуске, — объявил он. — Вы ничего не имеете против прогулки со мной?» — «С большим удовольствием. Но вы не боитесь?.. Ведь в маленьких города? такие злые языки». — «Ну, им придется кое с кем объясниться», — возразил он, выпрямляясь.
Мы отправились завтракать вдвоем версты за три оттуда на берег реки, в трактир с садиком, где прыгала хромая сорока Какой покой вокруг! Поверишь, — я почувствовала себя во власти ребяческих чувств. Я думала о том, как забавно было остаться здесь на неопределенное время и сидеть без конца рядом с господином Пебордом, — в своем готовом костюмчике!
За десертом я заметила, что он взволнован и хочет поговорить. Он начал покашливать, желая побороть свою робость,
«Рене, — сказал он наконец, — Рене, вы ведь разрешите мне называть вас так, не правда ли?»
Я назвалась именем Рене, как ты, конечно, понял, в честь героини Гонкуров, — Рене Моперен!
Еще один плагиат у меня на совести!
«Я разрешаю вам это, Жозеф», — отвечала я, опуская глаза.
«Рене, — пробормотал он. — Рене! — Он задохнулся от волнения. — Я свободен».
Я удивилась бы, если бы было наоборот.
«Я также». — «Не хотите ли вы соединить наши жизни?» — «Это было бы моей мечтой, Жозеф».
Его узкое личико просияло. Минуты две он приходил в себя. «Отныне, — сказал он наконец, — позвольте мне заниматься вашими делами. У меня есть лишь старушка мать, живущая в Нераке. Я поеду к ней завтра посвятить ее в наши планы. В понедельник я буду в Вилльневе и объяснюсь с г-ном Фуркадом».