Константин Васильевич
1312 — ум. в 1365 г
Имя Константина Васильевича, младшего из двух сыновей Василия Константиновича, в первый раз встречается в летописях под 1328 г.: в этом году он женился на Марии, дочери Ивана Даниловича Калиты[163].
Подобные родственные связи, как известно, Калита завязывал, конечно, не без политических расчетов: посредством их он надеялся иметь влияние на князей, с которыми роднился. И действительно, после вступления в родство с ростовским княжеским домом мы видим, что как Константином, так и Ростовом московские князья распоряжаются вполне. Мы уже говорили выше, что Иван Данилович, вскоре после того, как стал великим князем, послал в Ростов в качестве наместника боярина Василия Кочеву, который распоряжался там, как полновластный господин. Других князей — не только удельных, но и великих — Иван Данилович тоже старался, так сказать, прибрать к рукам, нередко при посредстве Орды. Так, в 1339 г. «по его думе» позваны были в Орду Василий Грозный, князь Ярославский, и великий князь Тверской Александр. О ростовских князьях в этом эпизоде в летописи не говорится ничего, и, надо полагать, потому, что они, ослабленные дроблением своей отчины и домашними раздорами, не могли уже оказывать сопротивления сильному князю Московскому и были у него в совершенном подчинении. Так, в 1340 г., когда татары во главе с Товлубием шли чрез Рязанскую землю наказать за что-то смоленских князей, Иван Данилович, по приказанию хана, должен был послать на помощь Товлубию свои войска. В числе других князей он послал и Константина Васильевича Ростовского[164]. Далее, по смерти Ивана Калиты, когда Семен Гордый хотел наказать новгородцев в том же 1340 г., то призвал в Москву для участия в этом походе суздальского и ярославского князей, а также и Константина Ростовского[165].
Года через два после (в 1342 г.) Константин Васильевич, как и другие князья, ездил в Орду на поклон к новому хану Чанибеку[166].
Затем летописи не передают никаких известий о Константине Васильевиче в течение шести лет, т. е. до 1348 г. (по другим — до 1347 г.). В упомянутом году шведы стали угрожать войной новгородцам; те, не надеясь только на собственные силы, обратились с просьбой о помощи к великому князю Семену Гордому. Семен сам пошел было в Новгород, но с дороги вынужден был воротиться, так как хан через своих послов требовал его в Орду, и отправил в Новгород брата Ивана вместе с князем Константином Ростовским[167].
После этого похода 11 лет летописи опять ничего не говорят о Константине Васильевиче. Только со времени кончины великого князя Ивана II Ивановича, оставившего двух малолетних сыновей, когда для Северо-Восточной Руси наступила смутная година, имя Константина Ростовского снова появляется у летописцев. У наследника Ивана Ивановича Димитрия (впоследствии Донского) великокняжеский титул стал оспаривать князь Суздальский Димитрий Константинович. Удельные князья, испытавшие на себе гнет московских князей, подняли головы: они старались освободиться от опеки Москвы, и в спорах и раздорах московского и суздальского князей их сочувствие было на стороне последнего. Пользуясь этими раздорами, они ездили в Орду, где старались получше устроить свои дела, и это им удавалось, хотя в Орде происходили тогда кровавые смуты и перевороты. Константин Ростовский не отставал от других: в 1360 г. он выхлопотал в Орде ярлык на все княжение Ростовское[168], а следовательно, и на изгнание из Ростова своего племянника князя Андрея Федоровича, владевшего Сретенской стороной.
В том же году, зимой, в Орду явились жукотинские князья с жалобой на разбой новгородцев, или, лучше сказать, новгородских удальцов — ушкуйников, которые ограбили и побили в Жукотине множество татар. Хидырь, бывший в это время ханом, прислал троих послов к русским князьям с требованием, чтобы разбойники были доставлены в Орду. Князья, в числе которых был и Константин Ростовский, съехались в Костроме и после совещаний решили исполнить волю хана[169]. В следующем, 1361 г. князья опять ездили в Орду, где происходила тогда страшная «замятия». Димитрий Иванович Московский прибыл в Орду раньше других князей, раньше и выехал оттуда, еще до смуты; прочие же князья, Андрей и Димитрий Константиновичи, Михаил Давидович Ярославский (собственно, Моложский) и Константин Ростовский были свидетелями убийства Хидыря; естественно, что при такой сумятице русские князья не могли считать себя в безопасности и спешили удалиться из Орды. Но не все счастливо выбрались оттуда: есть сведения, что татары тогда «ограбиша князей Ростовских в орде и пустиша их нагих»[170]. Летописи не говорят, с какой целью князья ездили в Орду, но, судя по тому, что происходило в это время в княжествах, и по последующим событиям, похоже, они ездили для решения своих домашних споров и счетов.
163
ПСРЛ. I, 230; VII, 201, а в IV, 51 и V, 218 под тем же годом, конечно, по ошибке сказано: «Преставися [вм. „оженися“] князь Костянтин Ростовский». За ним была Мария, а не Феотиния, как полагает, неизвестно на каком основании, М. Д. Хмыров (№ 472). По крайней мере, в Троицкой летописи (I, 231) под 1365 г. читаем: «В той же день (2 июня) преставися княгиня Марья Костянтинова [т. е. жена Константина Ростовского]». Граф М. Толстой («Святыни и древности Ростова Великого» (изд. 3, с. 23) называет супругу Константина Евдокией (которая, напротив, была за Василием Грозным, князем Ярославским), кажется, потому, что неверно понял известие Никоновской летописи (IV, 8) под 1365 г. В нем говорится при упоминании о смерти князя Константина с женой и детьми, митр. Петра, великой княгини Анастасии, жены князя Александра Михайловича Тверского: «та же Авдотья Костянтиновна»; последнее слово надо читать «Костянтинова», т. е. жена Константина, но Константина Михайловича Тверского, супруга которого действительно тогда умерла.
164
Там же. IV, 55; VII, 206; Ник. III, 171. В двух последних Константин, по ошибке конечно, назван Борисовичем.
165
Ник. III, 178. Князья дошли до Торжка, куда явились новгородские послы — посадник Яков и тысяцкий Абрам — и заключили мир «на всей, — говорит летопись, — воли новгородцкой». Эта воля выразилась в том, что они должны были согласиться на требование великого князя — давать ему так называемый черный бор, а новоторжцы должны были — за обиду, причиненную великокняжеским сборщикам дани, — уплатить великому князю пеню в 1000 рублей.
170
Там же. I, 231; IV, 64; V, 229; VIII, 11; XV, 248, где говорится об ограблении ростовских князей, а Никоновская летопись (III, 218), напротив, говорит, что ростовские князья «грабления избежаша». Очевидно, здесь ошибка. Если бы все князья, кроме ростовских, были ограблены, тогда естественно было бы летописцу отметить такой факт, как исключительный. Но этого не было, и летописцу незачем было отмечать, что ростовские князья избежали грабежа; очевидно, летописец хотел отметить, напротив, как исключительный случай, что ростовские князья были ограблены.