Он пристально посмотрел на Салыма. Тот щурил свои маленькие глазки, в которых трудно было что-либо прочесть, и перебирал пальцами засаленные четки.
— Ты нравишься мне, Харар, — сказал вдруг Са-лым и осклабился в желтозубой улыбке. — Если б в моем кочевье был такой воин, я бы спал спокойней. Право, жаль, что ты не раб, — покачал он головой, — я бы целого табуна не пожалел, чтобы выкупить тебя у Рума, а если бы не выкупил, так выпросил за какую-нибудь хорошую услугу.
Харару показались обидными слова Салыма, ему хотелось как-то одернуть болтливого толстяка, но никакой подходящий ответ не приходил в голову. Поэтому он вновь промолчал и отвернулся.
— Ты молчалив, Харар, — похвалил Салым. — Это большое достоинство. Кто умеет молчать, умеет и слушать. Скажи, не заболел ли наш достопочтенный верховный вождь?
Харар вздрогнул, будто испугавшись, что Салым читает его мысли. Он стряхнул с плеча несуществующую пылинку и буркнул:
— Побеспокойся лучше о собственном здоровье.
— Да-да, ты прав, — согласился Салым. — Не то сейчас время, чтобы недомогать. Однако пойми и меня и подскажи, как быть? Наш повелитель срочно вызвал меня сюда, я целые сутки не спал, загнал коня и вот сижу здесь уже который час, а мне никто не может ответить, где Рум и почему не удостаивает своим вниманием верного слугу.
— У верховного вождя могут быть дела поважнее, чем встреча со своим слугой, — ответил Харар.
— Хорошо сказано, — засмеялся Салым. — Такой ответ сделал бы честь первому советнику верховного вождя. Кстати, ты не знаешь, почему эта должность до сих пор никем не занята? — Харар не ответил, и тот продолжил с лукавой вкрадчивостью: — Первый советник — это не то что начальник стражи. Это правая рука повелителя, это власть, почет и достаток. Я уверен, ты справишься с этой должностью лучше других.
— К чему ты завел этот никчемный разговор? — мрачно спросил Харар. — Верховный вождь лучше тебя знает, кто достоин почестей, а кто лишения головы. Гляди, как бы твой болтливый язык не отсекли вместе с башкой.
— Из твоих уст это звучит не как угроза, а как предостережение, — промолвил предводитель восточного кочевья все еще улыбаясь, хотя глазки его смотрели холодно, — и я благодарен тебе за совет. Как-никак мы с тобой движемся к одной цели и думаем об одном и том же. Нам нужно поддерживать друг друга.
Харар не понял, что имел в виду Салым, может, снова насмешку спрятал за витиеватыми словами. Он пожал плечами и вышел из шатра.
День стоял теплый, почти летний. Ветер совсем стих. Даже здесь, на вершине Вороньей горы, его дуновения были осторожны и ласковы, как робкие пальцы невинной девушки. Солнце уже начало свой путь к закату. На западе и чуть южнее синели вдали высокие холмы чужих земель. С востока тянуло легким запахом дыма. Тысячи айгурских воинов томились в ожидании, жгли костры, точили сабли, ножи и пики. Ждать им осталось недолго, подумал Харар, не более трех дней. И тогда уже не предзакатная дымка, а густая пелена дыма пожарищ поднимется за синими холмами.
Внимание начальника стражи привлекла черная птица в небе. Она летела со стороны Синегорья по направлению к Вороньей горе. «Куда ж и лететь ворону, как не сюда!» — усмехнулся про себя Харар. Ворон приближался и казался на удивление крупным. И была в нем еще какая-то неправильность — что-то случилось с его головой. Харар не успел как следует рассмотреть птицу. Она резко снизилась и, устремившись к отвесной стене, прошла сквозь нее и исчезла. Харар вспомнил воронье перо, виденное им в тупиковом коридоре, и подумал, что там, вероятно, ворон собирается устроить гнездо. И еще одна мысль лезла в голову, неприятная и странная. Как ни пытался начальник стражи отогнать ее, это у него не получалось. Легче всего было сейчас же отправиться в тот коридор и самому убедиться, что ничего дурного не происходит и там никого нет, кроме, может быть, усталого ворона. Но он, сам не зная почему, все медлил и не двигался с места. Если б какой-нибудь айгур увидел его сейчас, то был бы несказанно поражен. Лицо отважного начальника стражи исказила гримаса страха.
Савраса мучили сны. Сруб новой избы не был еще возведен и наполовину, поэтому вся семья спала на овчинах среди бревен прямо под открытым небом, хотя многие беженцы предпочитали ночевать в пустующем амбаре на пристани.
— Что, и на эту ночь тут останетесь? — спросила Настырка, пришедшая проведать земляков. Ей удалось пристроиться посудомойкой в крепость, там она получила маленькую каморку, где и жила пока. Ее деревенские знакомые были этому рады, мало кому хотелось в будущем иметь Настырку приживалкой в своей избе.
— А чего нам? — пожала плечами Лукерья. — Ночи-то какие теплые стоят, и дождика нет. Парни мои через неделю уже под крышу сруб подведут. До пристани да обратно — это сколько времени впустую потратится, а ребятушки каждую минуточку берегут. — Она с любовью посмотрела на трех своих сыновей, перетаскивающих уже обтесанные бревна поближе к срубу. Потом взглянула на мужа, который вертел в руках какую-то ненужную щепку, и лицо ее омрачилось. — Его-то куда вести? Он весь народ ночью перепугает. Снится ему что-то плохое, мечется весь, хоть веревками вяжи.
— Беда, беда, — закивала Настырка. — Я бы пустила к себе, да уж больно у меня тесненько, мы б с тобою уместились как-нибудь, а вот мужики твои…
Лукерья лишь рукой махнула, понимая, что гостеприимство Настырки не более чем пустые слова.
— Как тебе-то живется? — спросила она, не желая толковать о своих несчастьях. — Сытны ль харчи княжеские?
— Все не привыкну, Луша, к новому житью, — заговорила та, оживляясь. — Работы мало, а сыта. Ни огорода сажать, ни по хозяйству хлопотать. Воды наносила, согрела, блюда, чаши там перемыла наскоро — и гуляй. Я уж, между нами говоря, и рада, что так сложилось. В Дрянь бы нашу сейчас ни за что не вернулась.
— Княжна-то строга али как?
— Какое строга! — хмыкнула Настырка. — Ей не до нас, ест мало, бывает, блюда целиком обратно в поварскую приносят нетронутые. Ну, это уж мы меж собой делим, как водится.
— Чего ж она себя голодом томит?
— Болтают, о князе беспокоится. Ему-то уж давно вернуться пора, а его все нет. Вот и волнуется. А по мне, чего ему спешить? Князь холостой, — она лукаво подмигнула подруге, — поди, и погулять надо, и мало ль чего…
— А воевать не собирается князь-то? — спросила Лукерья с беспокойством в голосе. — Про то не говорят в крепости? Воевода моих ребяток раздразнил, вот их на ратные подвиги и потянуло. Отстроимся, грозятся, да и подадимся в ополчение чести и славы себе добывать.
— Забавы молодецкие их блазнят, это понятно, — сказала Настырка. — Воевать-то с кем придется только? Одно дело с ворогами, а другое с тучами песчаными, колдунами да ведьмами вроде нашей Евдохи.
Саврас при этом имени вздрогнул, заозирался кругом, лицо его исказила болезненная гримаса. Женщины не смотрели на него и ничего не заметили.
— Опять ты за свое, — нахмурилась Лукерья. — Анисью от злобы удар хватил, а ты все туда же!
Настырка передернула плечами, будто поежилась, несмотря на теплый вечер.
— Ты, Луша, как хочешь, а Евдоха во всем виноватая. Я не удивлюсь, если она и сюда пожалует, чтобы обиду свою на нас выместить.
— Перестань! — рассердилась Лукерья. — Забот других у тебя нет, кроме как беду на ночь глядя кликать.