— Ты? — искренне удивилась Морошь. — Когда же?
— А не помню, недавно. Твоя ручная двухголовая ворона прилетала в тот день.
— Ворон, а не ворона.
— А, все равно дурак!
— Зачем же ты разбудила стихию, природа которой тебе неизвестна?
— Мне хотелось убить уродливого коротышку с его компанией.
— И что же, убила?
— Ага!
От оглушительной пощечины девочка отлетела к стене и больно ударилась головой о высокую, расписанную змеями вазу, которая раскололась на мелкие черепки. Протяжный жалобный вой огласил просторную залу. Вода в фонтане перестала журчать и словно остекленела. Морошь махнула рукой, звонкая струя вновь послушно ожила.
— Я ударила тебя не за то, что ты хотела убить чужаков. — Голос царицы был совершенно невозмутим. — Ты не по назначению использовала силу, которая могла в любое время понадобиться мне. Если ты по-прежнему будешь поддаваться своим звериным прихотям, твои волосатые ноги станут еще уродливей.
Девочка гневно топнула ногой, но не нашлась что сказать, горько заплакала и бросилась вон из залы.
В раскрытое окно потянуло вдруг едким дымом, который начал сгущаться, обретая формы коротколапого чудовища с оскаленной зубастой пастью. Царица поморщилась и провела ладонью сверху вниз, воздвигая перед собой незримую преграду. Триглав двинулся вперед, ткнулся мордой в прозрачную стену и озадаченно замер. Затем усмехнулся и прорычал:
— Вот, значит, как! Даешь понять, что даже дух мой тебе непереносим?
— Ты догадлив.
— И пытаешься вытравить из моей дочери семя отца?
— Она не твоя дочь.
— А чья же? Не ты ли минуту назад растолковывала Замарошке, чья кровь в ней главенствует?
— Никогда в ней не будет главенствовать твоя кровь! Я запретила тебе являться ко мне! Что тебе опять надо?
— Открой мне свои мысли, свои планы. Я же знаю, что ты задумала что-то неслыханное. Учти, Воронья гора моя, и я тебе не позволю туда соваться.
— Не позволишь? Хотела бы я посмотреть, как ты сможешь помешать мне сделать что-либо. Если ты попытаешься, я сделаю то, что посоветовала Замарошка.
— Что она такого посоветовала?
— Отрезать твой мерзкий хвост и послушать, как визгливо ты будешь верещать от боли и унижения.
Чудовище в ярости кинулось на царицу, но, наткнувшись на невидимую стену, отлетело назад и шмякнулось животом о скользкий пол. Триглав с трудом встал на ноги, но это был уже не зверь, а безбородый старик.
— Я шел к тебе с хорошей новостью, Морошь, — процедил он сквозь зубы. — Но ты в самодовольстве своем не захотела обрести во мне друга. Знай же, что отныне я твой враг и буду использовать любую твою оплошность, чтобы обратить ее против тебя. Я терпелив, у меня в запасе вечность, а ты всего лишь смертная женщина.
— Нет уж, от дружбы твоей уволь меня, — засмеялась царица. — И угрозы твои ничего не стоят. Разве я не вижу, что тебя гложет страх? И не без основания. Твое бессмертие может кончиться гораздо раньше, нежели ты сам думаешь. Тогда ты, подобно ящерице, будешь счастлив отдать свой хвост ради собственного спасения. И пришел ты ко мне не угрожать и бахвалиться, а пощады просить.
Старик прищурился:
— Пеняй же на себя, Морошь, когда придет твой смертный час. Я ухожу. Что толку спорить с глупой женщиной! Ты безумна, и сила трех стихий выходит у тебя из подчинения.
— И чтобы убедиться в этом, ты намеренно разбил свою морду и растянулся на полу, — съязвила та.
— А ты уничтожила тысячный отряд айгурской конницы, которая могла быть нам полезна.
— Могла быть тебе полезна, — поправила его царица. — Это были не айгуры.
— Именно айгуры. Ты ошиблась, приняв их за войско Братских Княжеств.
— А если и так, что с того? Они потревожили пустыню и получили свое. Айгуры так же ничтожны, как и те народы, которые они желают обратить в рабство.
— Верховный айгурский вождь больше не прилетит к тебе.
— Ты, кажется, собрался уходить. Убирайся, пока я не рассердилась!
Лицо старика искривилось в злобной гримасе. Не сдерживая себя, он с остервенением плюнул в фонтан. Вода в мраморном бассейне начала пузыриться и булькать. Буро-зеленый дым поднялся к потолку и скрыл Триглава с глаз царицы.
В эту минуту почти такая же злобная усмешка исказила и без того некрасивое лицо маленькой девочки, когда она шагнула в верхнюю комнату Западной башни. Вся ее левая щека горела от полученной пощечины. Захлопнув за собой дверь, Замарошка остановилась, оглядывая большой котел над потухшим очагом, столы со всевозможными колбами и ретортами, полки с разноцветными пузырьками, чучелами птиц и летучих мышей, змеиными шкурками и толстыми фолиантами в кожаных переплетах. Большой серебряный ларь стоял в углу комнаты. Девочка направилась к нему и прошептала какое-то слово. Массивный железный замок разомкнулся и упал на пол, тяжелая резная крышка медленно приподнялась. В ларе не было ничего, кроме желтого песка. Замарошка принялась водить над ним маленькой ладошкой. Песок зашевелился, будто под ним проснулся какой-то зверек, начал вздыматься волнами и опадать. Затем волны сошлись в одну желтую волну, которая стала расти ввысь.
— Погоди же, гадина! — прошептала Замарошка и поволокла ларь к зарешеченному золотыми прутьями окну. — Распахнись сейчас же! — крикнула она, и окно послушно отворилось. Девочка попыталась поднять ларь, но он был слишком тяжел. Тогда она, сложив ладони вместе, начала загребать ими песок и вышвыривать в окно. Песок был горячим, она обжигалась и шипела от боли, но не успокоилась до тех пор, пока не добралась до самого дна. Серебряный ларь сделался почти пустым.
За десятки верст от дворца на пути небольшого торгового каравана внезапно встала возникшая ниоткуда огненная стена до самого неба. Верблюды в страхе разбежались, погонщики и купцы попадали на землю, моля всех богов о спасении своих жизней. Стена надвигалась со страшным гулом. Но гул вдруг стал стихать, и стена обрушилась вниз сплошным песчаным ливнем, продолжавшимся не менее часа. Вскоре в пустыне возникла целая гора, которая похоронила под собой людей и верблюдов, ящериц и черепах, змей и скорпионов. Это были последние жертвы Огненного вала. Более его никто, нигде и никогда не видел.
После полудня, разграбив все, что можно было разграбить, и спалив все, что можно было спалить, айгурская конница оставила Селочь и хлынула на юго-запад, к Ладору. Открытое луговое пространство постепенно сужалось, все гуще становились леса, в которые айгуры не рисковали соваться. Удобные широкие тропы были завалены буреломом и колючим кустарником. Если какая-нибудь группа всадников осмеливалась углубиться в лесную чащу, их мгновенно поражали стрелы, неизвестно откуда выпущенные. Казалось, за каждым стволом прячется лохматый беренд, на каждом суку сидит зоркий синегорец. Невидимый враг раздражал воинов, держа их в постоянном напряжении. Некоторые не выдерживали, подскакивали к лесной кромке и с руганью пускали одну стрелу за другой в просветы между деревьями. Если они и поражали кого-то, этого нельзя было проверить. Лес отвечал пугающей тишиной. А на лесистых холмах поднимались к небу все новые столбики дыма, передавая на много верст вперед тревожную весть о приближающейся коннице.
До наступления вечера айгуры уничтожили семь деревень и ни разу не встретили сопротивления. Избы были покинуты жителями, погреба пусты. Лица воинов почернели от пыли и копоти, струйки пота оставляли на щеках извилистые полосы. Айгуры изнывали от жажды, у деревенских колодцев тысячи воинов дрались между собой за глоток воды. Салым не давал им времени на отдых и приказывал двигаться дальше, надеясь к вечеру достичь горного хребта, за которым лежало Щуцкое озеро. Седоусый Малас все более мрачнел, но на его предложение изменить маршрут, вернуться к реке и следовать дальше берегом Угоры Салым ответил решительным отказом. На это уйдет один лишний день, а Салым не хотел ждать.
Кони начали уставать. Сухая трава под копытами была не лучшим кормом, да и той не давали как следует насытиться. Наконец Салым посмотрел на клонящееся к закату солнце и дал приказ остановиться. Встали в широком поле, в трех верстах от ближайшего леса. Малас выслал на все четыре стороны дозорные отряды разузнать, нет ли поблизости вооруженной синегорской рати. Из четырех отрядов вскоре воротился только один. Молодой скун доложил, что на десять верст впереди никакой опасности нет. Остальные три отряда — без малого полсотни всадников — так и не вернулись. Встревоженный Малас велел выставить караулы и запретил расседлывать лошадей.