Князю порой казалось, что он все ближе и ближе подступает к занавесу, за которым скрывается некая великая тайна, нечто вроде представления, обещанного ярмарочным зазывалой, скачущим на подмостках перед потрепанными ширмами. Владигор не знал сути предстоящей потехи, но зазывала представлялся ему то покойным Климогой, то, напротив, призраком Свегозора, обещающим вот-вот собрать ширмы в гармошку и явить глазам князя того, кто в действительности правит этим загадочным миром.
Когда на помощь князю неожиданно выскакивал нищий калека, когда Лесь удерживал в конце улицы бегущую яростную толпу, Владигору казалось, что он вот-вот ухватится за конец ниточки, ведущей за таинственные ширмы, но калека исчезал так же внезапно, как и появлялся, а когда князь подступал с вопросами к Лесю, тот либо состраивал в ответ совершенно идиотскую рожу, либо приглашал князя сыграть с ним в наперсток или в три листика.
— Та яки там тайны, княже? — усмехался лицедей, накрывая горошину железным наперстком. — Помрэм, зарыють, лопух выроста, а його корова зьисть — от и уся тайна!
И, не глядя на свои руки, он принимался двигать по полированному дубовому подносу сразу тремя, а то и четырьмя наперстками. Владигор цепко впивался взглядом в тот, под которым должна была скрываться горошина, и, когда наперстки замирали, твердо указывал на него пальцем.
— Цей? — спрашивал Лесь, барабаня пальцами по краю подноса и глядя на князя чистыми, не замутненными никаким лукавством глазами.
— Точно? — переспрашивал лицедей, обхватывая бородавчатый колпачок наперстка двумя пальцами.
— Точно, — подтверждал князь, сглатывая комок в горле.
Колпачок поднимался — под ним неизбежно оказывалась пустота, а горошина обнаруживалась под соседним наперстком.
«Вот так и с нами кто-то играет, — думал Владигор, отдавая Лесю монету, — выставляет одну личину, говорит: вот — зло! Срываешь, а там — пустота! А где же зло? Ищи, князь, выслеживай, а на этот раз — за Климогу Кровавого, за Триглава — давай монетку!..»
«Какую еще монетку? На что играем? — спрашивал Владигор невидимого собеседника. — У меня, может, и нет такой, какую ты хочешь?»
«Может, нет, а может, и есть — кто знает? — загадочно, разными голосами, отвечал тот. — Да ты не тушуйся, я с тобой и на должок сыграю — мне твоя монетка не к спеху, у меня таких монеток воз и маленькая тележка. О-хо-хо!.. Праведник ты наш — о-хо-хо!..»
От таких разговоров Владигор просыпался в холодном поту и, вскочив на своем тюфяке, каждый раз стукался теменем о деревянное ребро натянутого над рыдваном шатра.
— Что с тобой, князь? — окликал Владигора чутко спавший Лесь. — Нечисть какая привиделась или бок прострелило?
— Прострелило, нечистый дух, не к ночи будь помянут! — ворчал князь, опускаясь на тюфяк и вновь до подбородка натягивая на себя свалявшуюся овчину.
— А ты травки попей, есть у меня настоечка — бормотал Лесь, встряхивая в ладони невесть откуда взявшийся пузырек.
— Да ладно, не утруждайся, до утра перетерплю, — отнекивался Владигор.
— Зачем же себя истязать? — шептал Лесь, поднимаясь со своего тюфяка.
Пригибая голову и осторожно переступая через спящих, Лесь подходил к изголовью Владигорова ложа и протягивал князю пузатый пузырек с пахучей вязкой жидкостью.
— Пей, князь, не сомневайся! От него худа не будет, — приговаривал он, пока Владигор брал на палец маслянистую каплю и с опаской подносил ее к носу.
— Все как рукой снимет, любой прострел: в боку, в груди, в башке, — бормотал Лесь, — верное средство, без обмана, из надежных рук брал.
Владигор опрокидывал в рот содержимое пузырька и вскоре погружался в состояние тихого блаженства: его тело словно растворялось в прохладном сумраке и, перелившись за пределы шарабана, непостижимым образом вбирало в себя и сам шарабан со всеми спящими, и кобылу с замшелой от инея мордой, и прочие вещи и события, далеко отстоящие друг от друга в обычной, дневной, жизни. Здесь сходились в смертельной схватке жуткие волкодлаки и кряжистые, широкоплечие беренды, лебедями плыли по Чарыни белогрудые ладьи, плясали в огне янтарные змейки с изумрудными глазами, а он, князь, возвышался над всем этим кружением подобно солнцу, питающему каждую земную тварь своими животворными лучами.
Но вот картина менялась, свет тускнел, заливая прозрачной тьмой низины и ямы, и Владигор уже видел себя пробирающимся через густой, заваленный вековым буреломом лес. Длинные космы свисающего с сучьев лишайника липли к его рукам, ногам, обвивались вокруг шеи, сдавливая горло, но стоило князю стряхнуть, сорвать, сбросить с себя эту мерзость, как на него тут же наваливались все новые и новые липкие и шероховатые патлы.