— А до вас, что, не дошла еще? Младенцы в утробах материнских не чахнут?
Старец склонился над горшочком и выловил из него осклизлый грибок, наколов его на двузубец из рябиновой веточки.
— Нет, не чахнут, у меня полный двор бегает мал мала меньше, — неожиданно сболтнул про все свои грехи Десняк. — Девки ядреные: что ни год — то приплод!
— Погоди радоваться, и до вас дойдет! — вдруг тихо и зловеще прошептал старец, в упор взглянув на Десняка темными расширенными зрачками.
— Что… дойдет? — насторожился Десняк.
— Налетят смертоносцы, что пауки-сенокосцы! — пробормотал старик, склоняясь к очагу и перекладывая обугленный крест из березовых чурочек.
— Какие еще смертоносцы?! — Десняк поперхнулся простоквашей, закашлялся и поставил ковшик на пень.
— А такие, что никаких детей на них не нарожаешься, — все пожрут, аспиды! — воскликнул старик, быстро взглянув на Десняка через плечо. — А смерть что солнце — во все глаза не глянешь!
— Кто не глянет, а у кого и глаз не сморгнет — пересмотрит! — процедил Десняк.
— Это у кого же такой глаз? Не у тебя ли? — усмехнулся старый отшельник.
— А хоть бы и так! — зло ответил Десняк.
— Ох-ох-ох! — жалобно и в то же время как-то насмешливо запричитал старец. — Стоят вилы, на вилах грабли, на граблях ревун, на ревуне сапун, на сапуне глядун, на глядуне роща, а в роще свиньи роются?!. О-хо-хо!.. Глаза глядят, что собаки едят, да помочь нельзя!.. И-хи-хи!.. Кости глядят, а мяса не видать!.. Уа-ха-ха!..
Старый отшельник вдруг зашелся диким, подвывающим на низах хохотом и, резко повернувшись к охотнику, уперся в его лицо твердым холодным взглядом. Десняк словно оцепенел, сидя на застеленной еловым лапником скамье. Взгляд старца как будто втягивал его в себя, в засасывающую тьму зрачков, как втягивает водоворот сорвавшуюся в реку белку. В этой тьме возникали и тут же гасли призрачные стены огромного города, то кипящего шумной деятельной жизнью, то погруженного в сумеречный мрак запустения и забвения. Одна картина сменялась другой; из сумрака выплывали красивые молодые лица, которые вдруг искажались страшными судорогами, рты взрывались ячеистой пеной, и вот уже бесконечная череда подпираемых старческими плечами гробов тянулась по тесным улочкам, сопровождаемая заунывным воем рожков и мерным рокотом барабанов.
— Стань овцой, а волки готовы! — глухо бормотал отшельник. — Есть шуба, да на волке пришита!.. От волка ушел, да на медведя напоролся!.. Ух-ху-ху-у!..
В душу Десняка проник такой жуткий, леденящий холод, что он не выдержал и на миг прикрыл глаза. Десняк не знал, как долго длилось это мгновение, но, когда он вновь открыл глаза, ни старца, ни уставленного ковшиками пня перед ним не было. Он сидел в седле на спине своей кобылы, стоявшей посреди заснеженной лесной опушки, а вдали между шелушистыми березовыми стволиками виднелись посадские избушки, освещенные ярким утренним солнцем. Десняк оглянулся, ища отпечатки конских копыт, но снег вокруг был чист, словно его кобыла перенеслась на опушку по воздуху. Десняк робко, словно боясь, что от малейшей неосторожности он сам может обратиться в бестелесный призрак, тронул поводья и вздохнул с облегчением, лишь когда Милка в ответ тряхнула заснеженной гривой и тронулась с места, взрыв копытом сухой, пушистый снег.
Когда Десняк приблизился к городским воротам, ему навстречу вылетела на рысях дюжина черных всадников на крепких мохноногих жеребчиках. Они едва не смяли встречного охотника, а когда он свел свою кобылу на обочину, проскочили мимо и, не сбавляя хода, поскакали к лесу. На охотников они не походили хотя бы потому, что при них не было собак, но, глядя им вслед, Десняк почувствовал в душе смутную тревогу.
Он вернулся в свой терем, отдохнул, выспался, а наутро вновь оседлал Милку, выехал за Посад и, слегка хлестнув кобылу плетью, бросил поводья. Умное животное потянуло ноздрями воздух и уверенно двинулось в направлении опушки.
Вскоре между замшелыми еловыми стволами показался просвет, и кобылка вынесла Десняка на небольшую заснеженную полянку, посреди которой темнела яма, окруженная обломками проваленной кровли. Рядом с ямой виднелась проплешина, покрытая пощипанными кустиками примороженной, присыпанной утренним снежком травки.
Десняк соскочил с седла и, чуть не по пояс проваливаясь в пушистый снег, подбежал к краю ямы. Она была пуста: в проломленном очаге валялись глиняные черепки, из домовины скалился окаменевший от мороза труп рыси, снег по краям ямы был взрыт копытами так, словно вокруг пещерки происходила страшная борьба. Но с кем здесь могла схватиться дюжина черных всадников? Со старцем? С рысью, из закоченевшей груди которой торчал обломок охотничьего копья?