В этот миг на помосте перед ними дико заорал опаленный рысьяк, под ним тут же провалилась половица, и опричник исчез в темной щели, где промелькнул кулак Берсеня, выбросивший на помост горсть серебристой золы.
— Ну, думай! Голова у тебя на плечах или кочан? — усмехнулся Владигор.
— А ей непременно окунька надо? — спросил Ракел, вглядываясь в его лицо. — А если пескарь? Карасик? Или другая какая рыбешка?..
— Нет, брат, не пойдет она на другую рыбешку, — покачал головой князь. — Тут самому идти надо.
— А тройник где? — спросил Ракел. — За что окунька цеплять-то?
— Вон один крючок! — Князь раздвинул щелку между лентами и указал глазами на Леся, сдувающего на публику искристые щепотки пепла. — Такой если вопьется, так его только с мясом и выдерешь.
— Понял! Понял, князь! — шепотом воскликнул Ракел. — А второй? Третий?
— Подумай, а не поможет, оглядись вокруг себя и опять подумай! — усмехнулся князь. — А теперь иди — пора!
— И вправду пора…
Ракел взглянул в щель на Леся, важно прогуливающегося по помосту между остолбеневшими от ужаса рысьяками, и, сдвинув половицу, нырнул в подпол, где мелькала угловатая тень Берсеня и слышались сдавленные стоны угоревшего рысьяка.
— Понял!.. Понял про тройник! — вдруг воскликнул Ракел, останавливаясь на полпути и стуча себя по лбу костяшками пальцев. — Но кто ж тогда щука? Цилла?..
— А ты старичка нашего с утра видел? — шепотом спросил Владигор, склоняясь к нему. — Урсула, бродяжку приблудного?
— Этот?! — воскликнул Ракел, по пояс выскакивая из щели между половицами.
— Не знаю пока, — шепнул Владигор, — думаю… Темна вода под корягой. Иди!
Ракел тряхнул черными прямыми волосами и скрылся в подполе. Князь припал глазом к щели и увидел, как Лесь остановился над падающей половицей и вскинул над помостом горсть серебристого пепла. Чешуйки закружились, тускло поблескивая в шатком свете факелов, а когда лицедей взмахнул широким рукавом рубахи, свились в бледный смерч, вдруг обратившийся в фигуру воина с длинным мечом в кожаных ножнах.
В этот раз Филька прилетел под утро, когда Любава уже устала ждать и даже задремала, разморенная ровным теплом прогоревшего камина. Ее разбудил стук когтей по оконной слюде и шероховатый трепет крыльев.
— Филимон, ты? — по привычке спросила она, подбежав к окну и взявшись за оконный крючок.
— А к тебе, что, еще кто-то по ночам в окошко шастает? — нахмурился Филька, когда она распахнула окно и он, перевалившись через подоконник, принял человеческий облик.
— Глупости болтаешь, Филимон! — строго свела брови княжна. — Дело говори. Видел его?
— И видел, и мед-пиво с князем пил, да оно все больше по усам текло, — вздохнул Филька.
— Нешто в рот ни капли не попало? — усмехнулась княжна.
— Вкушая, вкусих мало меду! — воскликнул Филька, ударив себя кулаком в грудь. — Уж я ему и так, и эдак: пройдем, говорю, в ночи тихими стопами и всех их, как кур, передушим…
— И что?..
— Не знаю, — пожал плечами Филька. — В мельники, говорит, пойду, сито возьму и буду муку сеять.
— В мельники? — удивилась Любава. — Никогда за ним охоты к этому делу не замечалось… И потом, у мельника не сито, а жернов. Мельник мелет, а пекарь муку через сито просеивает, волчцы да плевелы отделяет. А что еще сказал?
— Сказал, чтоб тихо сидели, — угрюмо буркнул Филька, — не совались, пока он сам не скажет.
— Ох, братец, братец, — вздохнула княжна, — залез к волку в пасть и охотниками оттуда командует! Сито, говоришь?
— Оно самое! — с готовностью кивнул Филька. — Только вот насчет охотников и волчьей пасти сомнение меня мучит: никак не могу понять, кто там волк, а кто охотник? И кто к кому в пасть голову положил? Как ты думаешь, Любушка?
— Я так думаю, что там каждый себя охотником считает, — сказала Любава, — но головы своей еще никто никому в пасть не клал.
Княжна поправила на плечах пуховый платок, взяла из поленницы сосновую чурочку, нащипала пук лучинок и составила из них золотистый шалашик поверх остывшей золы. Затем сняла с березового полена упругое кольцо бересты, сунула его между лучинками и, присев на скамеечку перед камином, тихонько пропела:
— Гори-гори ясно, чтобы не погасло!..
Берестяное кольцо почернело, завилось винтом и выбросило над витками зубчатый огненный венчик. Язычки пламени коснулись составленных снопиком лучинок, и над ними вмиг расцвел багровый цветок.
— Сучьев-то подложи, а то прогорят без толку, — сказал Филимон, стоя позади скамейки.