— Добавить чести! — ревел Урсул. — Вымостить золотом пути ему!
Мраморные плиты под ногами Владигора трескались, как вешний лед, и князь по колени проваливался в кипящую золотую лаву, на поверхности которой с легким мгновенным шипением сгорали жалившие его змеи.
— Благодарю тебя, владыка ада! — кричал князь в мятущийся перед его глазами мрак. — Хоть ноги попарю, застудил, пока к тебе ехал!
— Так, может, довольно чести-то? — громыхала тьма.
— Честь, говоришь? — хохотал Владигор, запрокинув лицо в купол. — Не вижу я пока никакой чести! У меня на подворье бродяг безвестных почище встречали: не одни ножки парили — баньку топили да пивом с мятой на каменку поддавали!
— Будет тебе и банька, князь ты наш светлокудрый! — шипели со всех сторон невидимые голоса. — С мятой!.. С пивком!.. С веничком можжевеловым!..
Ржавые языки пламени прорывались сквозь волны мрака, и князю казалось, что его волосы и одежда вот-вот вспыхнут от нестерпимого жара.
— Хороша банька, любимец народный?!. — истошно выли невидимые бесы. — Не каждого мы так встречаем, а на тебя уж не поскупились, так протопили, что всему твоему народу хватило бы!.. А народ-то и не явился: так что придется тебе одному за всех отдуваться!..
— Не впервой — выдюжу! — скрипел зубами князь. — Не такое терпел!
— Кому оно нужно, твое терпение? — Темный силуэт выступил из огня и встал перед Владигором, держа в одной руке пергаментный свиток, а в другой — пестрое орлиное перо.
Свиток был густо покрыт мелкими черными значками, а с конца пера капали темно-рубиновые капли.
— Довольно упираться, князь! — угрюмо гудела фигура, подступая к Владигору и протягивая ему перо и свиток. — Подпиши здесь, и дело с концом! Всего-то одна закорючка — хрен ли из-за такой ерунды мучиться!..
— Для кого-то, может, и ерунда, — прошептал князь, облизнув опаленные губы, — а я свою душу за понюшку табака не продаю. А тебя, Ерыга, я помню: как при жизни холуем был, так и здесь на побегушках служишь. Думаешь, если там тебе удалось меня в погреб столкнуть, так и здесь подфартит, — врешь, бес, кончился твой фарт!
— Воскресить обещали, всего как есть, во плоти, — бубнил Ерыга, тыча в грудь Владигора опаленным перьевым опахалом, — надо, говорят, чтобы все косточки в одном месте лежали, а мясцо нарастить — дело нехитрое… И вот лежат, ждут, так что прикладывай, князь, свою светлую ручку, и покончим мы с этим делом.
— И здесь тебя, дурака, надули! — усмехнулся князь. — Вот уж воистину: каким в колыбельку — таким и в могилку!..
— В могилку! В могилку! — радостно взвыли бесы. — Сам князь приказал! Тащите, фурии, его на муки! Губите без возврата! Без возврата!..
Перо и свиток вспыхнули и исчезли в холодной голубой вспышке, а из бушующего вокруг князя пламени высунулись десятки когтистых лап, тотчас в клочья растерзавших оцепеневшего от ужаса призрака. Ерыга хотел еще что-то крикнуть напоследок, но все случилось так быстро, что он так и исчез из глаз Владигора с распяленным в беззвучном крике ртом.
И вдруг все смолкло. Огонь пожрала тьма, боль во всем теле князя утихла, и перед его глазами возникли стены тронного зала в княжеском тереме: частые оконные переплеты, забранные цветными пластиночками слюды, пышные ковры в простенках, увешанные скрещенными мечами, щитами и доспехами, тускло поблескивающими в лучах восходящего солнца.
Княжеский трон стоял на помосте перед дальней стеной, и к его подножию вела широкая ковровая дорожка, усыпанная золотистыми зернами пшеницы. По обе стороны от трона стояли Берсень и Ракел в дорогих бархатных кафтанах и вышитых штанах, заправленных в мягкие голенища сафьяновых сапожек. При виде Владигора оба воина сняли шапки и низко склонили перед ним головы.
Князь пошел к трону, чувствуя, как перекатываются твердые пшеничные зерна под подошвами его сапог. Следом за ним в двери тронного зала стали один за другим входить придворные: конюшие, стряпчие, толмачи и прочие. Они молча вставали вдоль стен, стараясь не перекрывать окна своими широкими спинами и держа перед собой развернутые берестяные грамоты с сургучными печатями на длинных шелковых шнурках. В полной тишине Владигор подошел к помосту, поднялся по ступеням, сел на троне и ясным, спокойным взглядом окинул ряды своих подданных.
— Князь, рассуди!.. Князь, помилуй!.. Не прогневайся, княже милостивый, очи заволокло, себя не помнили!.. — вразнобой заныли и запричитали они, с мягким стуком падая на колени и выставляя перед собой мелко исписанные свитки.
— Что это у них? — спросил князь, наклоняясь к Берсеню.