Встречается иногда охотник-беренд с перекинутым через плечо зайцем или парой краснобровых тетеревов, подкарауленных на жарком току и простреленных одной стрелой, выпущенной из короткого охотничьего лука. Беренд почтительно раскланивается с князем и, узнав, что тот едет навестить Любаву, срезает со связки тяжелую птицу и молча приторачивает ее к луке княжеского седла. Князь бросает беренду мелкую золотую монету, тот с улыбкой прячет ее за щеку, и они расходятся, пожелав друг другу удачи.
На пути князя попадается торчащий из болота валун, верхушка которого поднимается над осевшим снегом почти вровень с грудью княжеского жеребчика. Владигор подъезжает к камню вплотную и, свесившись с седла, различает на его выпуклом боку выбитые неизвестным каменотесом буквы. Их причудливо завитые хвостики и курчавые шапки торчат из-под пыльных струпьев лишайника, но, когда князь кнутовищем расчищает поверхность камня, надпись ясно предстает перед его глазами: «Налево пойдешь — коня потеряешь. Направо пойдешь — царства лишишься. Прямо пойдешь — смерть свою найдешь».
«Коня я уже терял, царство тоже, разве что смерть свою в лицо не видал, все какие-то мороки», — думает князь и, объехав камень, направляет жеребчика через замерзшее болото с глянцевыми холмиками кочек и тонкими сухими ольшинками, торчащими из слюдяного наста.
На той стороне болота Владигор видит высокую обгоревшую лиственницу. Ее толстый, в семь-восемь обхватов, ствол так часто изъеден дуплами, что издалека похож на огромную свирель, забытую здесь каким-то неведомым богом. Сгорела она недавно, во время страшной зимней грозы, когда молнии так часто рвали мятущийся снежный мрак, что временами сливались в сплошной огненный ливень. Спасая свои кровли, перепуганные насмерть горожане всю ночь резали петухов и швыряли обезглавленных птиц навстречу белым всполохам, пытаясь укротить божий гнев птичьей кровью.
Перун пощадил тесовые кровли городских построек и обрушил свою мощь на вечное, как казалось синегорцам, дерево. Двое охотников, заплутавших в лесу и видевших пожар вблизи, рассказывали, что ствол вспыхнул словно бы изнутри, а вместе с огнем из дупел стали с визгом и воем вылетать черные размашистые тени. Они быстро исчезли в клочьях снежного мрака, да и сам огонь потух так внезапно, словно ствол окатило шквалом ледяной воды.
Князь вспоминает все эти россказни, подъезжая поближе к лиственнице, и его жеребчик начинает храпеть и упираться подковами в ледяную корку наста. Владигор не настаивает; он бросает поводья и, потягивая ноздрями запах гари, подолгу смотрит на мертвое дерево, в бархатных дуплах которого причудливо переливаются и гаснут лучи заходящего солнца. Порой среди остывающих бликов мелькает в том или другом дупле сгорбленный старческий силуэт, и тогда князь едва удерживается, чтобы не окликнуть старого чернокнижника.
Десняк исчез из своего терема сразу после того, как Владигор вернулся на престол. В первые дни почти никто из Десняковой челяди не обратил внимания на исчезновение своего господина, приписав ее таинственным чудачествам старика и не решаясь пускаться в какие бы то ни было иные предположения. Но когда через неделю Тёкла поднялась в башню и, после робкого безответного стука, толкнула незапертую дверь в каморку, ее встретила застоявшаяся тишина и почти голые бревенчатые стены. Она по-бабьи запричитала, подняла вой, в башню сбежались слуги и, убедившись, что их господин исчез вместе со своими книгами, сундуками и прочим чернокнижным скарбом, отправили гонца к князю.
Владигор выслушал одышливый, сбивчивый рассказ посыльного и наутро приказал обшарить леса и пустоши в окрестностях Посада. Все было проделано споро и старательно, но результаты поисков были поистине ничтожны: огниво, найденное в снегу на обочине шляха, ведущего к заброшенному каменному сараю, где пахло мышами и гнилью. Дело зашло в тупик, но загадка осталась, ибо старый дворовый пес Десняка, старательно обнюхавший сырые углы, вдруг сел посреди сарая и завыл, подняв седую морду к рваным прорехам в гнилой тесовой крыше. На попытку выманить его из сарая куском жареной печенки пес даже не повернул головы, а когда его попытались выгнать силой, ощерился так, что к нему не стали даже и подступаться.