Буяна в краже вина обвинять не хотелось. Правда, в прежние времена он хоронился в лесу с товарищами и грабил купцов, а чаще Климогиных прихвостней с кормом из ближних деревень, которые они хуже разбойников обдирали до нитки. В бою Буян стоил трех кметей. Но в те времена редко кто мог похвастаться, что честно добывал себе пропитание. Губан, что теперь низко кланяется князю, в прежние дни перерезал одному из Климогиных слуг горло, а тело схоронил за амбаром. Все безвинны и виновны, когда правит Злыдень.
— Значит, сто бочек таврийского вина сгинуло, оборотни по дворцу шастают, а я об этом не ведаю?
— Не хотели беспокоить, князь, — чуть ли не до полу склонился Губан.
Верно, и перед Климогиным приспешником кланялся до земли, прежде чем полоснуть ножом по горлу. Нехорошая мысль. Но лезет непременно в голову, когда Губан вот так раболепствует.
— А чем расплачиваться будешь с купцами за новое вино? Из казны возьмешь?
— Как можно, — возмущенно охнул Губан. — Корм для дружины уменьшу, все сойдется…
Как же, сойдется! Дружина и так недовольна. И корм мал, и подарки от князя малы. Разве так было в прежние времена? Из рук Светозора, бывало, каждый дружинник получал на пиру в подарок золотой кубок, полный жемчуга и драгоценных каменьев, украшений тонкой работы. А нынче что? Нынче князь Владигор задумал крепостные стены возводить вокруг деревянного посада, где ютятся смерды, который в случае осады все равно весь выгорит от одной стрелы с горящей паклей. Зная, что за дерзкое слово молодой князь головы не рубит, дружинники говаривали ему это в глаза. А слова порой не хуже меча ранят.
«Но кметь, который привык мечом рубить, а не речь перед князем держать, на слове не остановится. Непременно крамолу замыслит», — говорил Губан. Оттого после удачного похода, когда отбили очередной набег борейцев и новую крепость срубили повыше Поскреба, надобно такой пир задать дружине, чтобы все гусляры ладорские про тот пир до весны песни распевали по синегорским корчмам. И про подарки не забыть. Дружинники — они чисто дети. Хоть и рубят людей на куски, но блестящим побрякушкам завсегда рады. Не забудет князь потешить их сердца на пиру, они за него в бою стоять будут до последнего. Проста философия Губана, но уж больно эта простота Владигору претит.
Пошарили в остальных клетях, поглядели, что еще приглянулось татям-оборотням. Оливковое масло не тронули, оставили и зерно. А вот кожи, из которых куртки дружинникам собирались шить к зиме, исчезли, так же как и мед, коего десять бочонков только-только в подвал спустили.
— Странно, однако ж, оборотни ведут себя, — пробормотал Владигор. — Может, и до сундуков с казной успели добраться?
Губан побледнел. Отцепив от пояса связку ключей, побежал вперед, едва сдерживаясь, чтобы не обогнать князя. Добравшись до горницы, где хранилась казна, не сразу смог ее отпереть — так тряслись руки. Наконец отворилась дубовая, окованная железом дверь. Отперли и ларцы с казною. Полны они были до краев — не тронула воровская рука княжеских сокровищ.
— Слава Перуну! — пробормотал ключник, утирая рукавом вспотевший лоб, — верно, привиделась ему в это мгновение собственная голова на колу.
Братина с таврийским вином — не обманули купцы, привезли, как уговорено было, десять бочек к началу пира — передавалась из рук в руки. Холодное мясо было давно уже съедено. Слуги разносили студни, петухов с пряной зеленью и уток с огурцами. Запивали угощенье медами — можжевеловым и смородиновым. Пир еще только начинался, и звяканье посуды и говор людей за столами не заглушали игры гуслей.
— Во времена Светозора столы куда как богаче были, — шепнул десятник молодому дружиннику, который жадно разрывал руками жареного перепела и макал горячее мясо в чесночную подливу.
Тут двери распахнулись, и слуги внесли двадцать блюд с громадными рыбами, запеченными в виде драконов и морских змиев. То были дары студеного Борейского моря. Одно блюдо, изукрашенное особенно искусно, представляло триглава, сделанного из нескольких больших рыбин, прямо в разверстую пасть которого выпеченный из хлеба всадник нацелил копье. Языки из вареной моркови, свернутые колечками, алели среди мелко порезанной зелени.
— Князь, сам себя отведаешь или кому доверишь? — смеясь, спросил сидевший рядом с ним Ждан.
— Разделю на тысячу кусков, каждому будет по крохе, дабы не жаловались после, что князь их не уважил, — отвечал Владигор.
Князь взял кубок и поднялся. Говор за столом приумолк, но шепот все равно продолжал перекатываться меж столами тихим прибоем, только не понять, довольны ли дружинники или нет — мало для этого съедено и выпито.
«Уж не заискиваешь ли ты перед ними, князь?» — с усмешкой спросил сам себя Владигор.
— Тише, тише, — зашикали друг на друга дружинники. — Князь слово хочет молвить…
— Пир у нас, — сказал Владигор. — Радуется князь, и дружина рада… Час настал подарки раздавать.
— Сундук с подарками вниз еще не спустили, — шепнул в ответ Губан. — Повремени, князь.
— Не пристало князю медлить с подарками, коли его дружинники в бою не мешкают. Всякое в нашем дворце может случиться — явятся оборотни, да и похитят добро прямо с пира.
Владигор поднялся, Губан поспешил за ним. Едва вышли они из палат и стали подниматься наверх по лестнице, как факел, что нес Губан, задуло неведомо откуда взявшимся порывом холодного воздуха. В то же мгновение кто-то из темноты ринулся на князя сверху, норовя достать пикой не защищенную кольчугой грудь. Кто бил — дружинник или в самом деле оборотень, князь заметить не успел — на верхней площадке факел также был погашен. А в слабом отсвете, что падал снизу, он сумел различить лишь неуклюжую мохнатую фигуру — может, и в самом деле нелюдь, а может, и человек, одетый в шкуры. Некогда было извлекать меч из ножен, — Владигор отскочил в сторону, перехватил и крутанул древко пики так, что человек (или оборотень?), не пожелавший выпускать оружие из рук, полетел вниз с узкой лестницы. Тут дверь в горницу наверху распахнулась, и наружу выскочила еще одна фигура, на этот раз вполне человеческая, при оружии, в кольчуге… Широкие плечи и круглая голова на короткой шее показались на удивленье знакомыми!
— Буян! — изумился Владигор и схватился за рукоять меча.
Буян колебался — знал, что против Владигора ему не устоять. Узка лесенка. И князь ни за что не даст ему пробиться вниз и удрать. Буян кинулся обратно в комнату. Владигор одним прыжком настиг его. За плечи схватить не успел, но и дубовую дверь не дал затворить — навалился всем телом и вслед за крамольником внутрь ворвался. Тут некто третий, как раз стороживший за дверью, дверь захлопнул и задвинул засов, не дав Губану вбежать вслед за князем. Владигор огляделся — горница освещалась двумя свечами. Сундуки с казною были на месте — впрочем, вряд ли и впятером подобный сундук из мореного дуба, окованный железом, можно было сдвинуть с места. А раскрыт был только один — где замок оказался поплоше: в нем лежали приготовленные для дружинников подарки — кубки серебряные, чаши и ковши — точь-в-точь какие по легенде дарил Светозор на непременном осеннем пиру дружинникам, чтобы не в тягость была им надвигающаяся зима и было бы чем расплатиться в корчме и девок одарить.
— У своих крадешь… — зло проговорил Владигор.
Буян нехорошо усмехнулся:
— Да мне-то что до других? Что ж ты думал, князь, я за твои гроши век за тебя кровь буду проливать? Пусть другие радеют, я ж поумнее буду.
Губан тем временем напрасно колотил в дверь. Потом сообразил — дубовые двери кулаками не ломают, — припустил вниз за подмогой.
— Сейчас Губан дружинников скличет. Что делать будешь? — насмешливо спросил Владигор. — Соколом через окно вылетишь?
— А я тут задерживаться не собираюсь, — отвечал Буян.
Впрочем, в горнице он был не один — еще трое, наряженные в грубо сшитые из шкур порты, хоронились за его спиной. Поначалу Владигор принял их за берендов. Но потом понял, что ошибся. Не беренды перед ним были и не оборотни, а дружинники. Вернее, дети дружинные из малой дружины, которую на опасные дела не берут, доверяют лишь возле Ладора справлять ратное дело. Верно, обиделись они — и работа не та, и награда мала, вот и смутились духом. В прежние времена наверняка разбойничали — ну и смекнули, что прежнее дело полегче будет нынешнего.