Он любил эту картину больше, чем настоящий лес, который не вызывал у него никаких фантазий, хотя там тоже были олени и страусы и в специальных клетках держали львов, медведей и тигров. Нарисованный лес обладал непонятной магической силой притяжения. Когда Марк лежал на своем ложе перед картиной, странные видения посещали его. Он никому не рассказывал о волшебных свойствах фрески, ибо опасался, что ему в лучшем случае запретят смотреть на нее, а в худшем — уничтожат.
На следующее утро после возвращения в Рим он уже любовался нарисованным лесом и с первого взгляда понял, что картина изменилась. Во-первых, пропали два оленя. Прежде один из них — патриарх с огромными ветвистыми рогами — стоял посреди лужайки в окружении молодых и робких собратьев. Несколько детенышей сновали прямо у его ног. Теперь этот олень исчез — на его месте зеленела трава и росли цветы. Не было и второго оленя — молодого, уверенного в себе красавца. Марк прекрасно помнил, что за головой второго был нарисован огромный дуб, и тело оленя его закрывало. Мальчику всегда хотелось рассмотреть корни дерева — ему почему-то казалось, что там должна быть лисья нора. И если олень сдвинется с места, то он, Марк, увидит нору с лисенком. Однажды, когда отец совершал жертвоприношение в храме Юпитера, мальчик даже попросил Громовержца, чтобы тот разрешил сделать оленю прыжок.
Когда рабы несли его с матерью в носилках домой, он все время их поторапливал. Бегом кинулся к фреске. Нет, Громовержец в тот день не исполнил просьбу ребенка — может быть, потому, что маленький Марк произнес ее едва слышно шевеля губами, а молиться полагалось вслух.
И вот спустя много лет Юпитер внял его словам — корни дуба стали видны. И под ними в самом деле обнаружилась нора, откуда высовывался крошечный лисенок удивительного пурпурного окраса. Но это запоздалое исполнение желания не обрадовало Гордиана. Во-первых, потому, что исчез олень, а он просил только, чтобы олень просто отошел в сторону. Во-вторых, ему не понравилась шубка лисенка. А в-третьих…
В-третьих, лисенок вылез из норы и произнес, насмешливо глядя на Марка блестящими черными глазками:
— Чего ты хочешь, Марк? Может быть, стать сенатором? Или даже Цезарем? Но стоят ли эти желания того, чтобы их исполнить? Что бы ты предпочел, если бы мог выбирать, — жизнь или смерть?
— Жизнь… — ответил Марк, не разжимая губ, но хитрый лисенок услышал его ответ.
— Глупое желание. Жизнь так суетлива. В ней нет строгости, которая есть в смерти. Выбери смерть, Марк Антоний Гордиан.
— Кто хочет моей смерти? — спросил Марк. — Максимин?
— При чем здесь этот грубый солдафон? — хихикнул лисенок. — Я хочу твоей смерти! Я!..
Марк выхватил висевший на поясе кинжал и изо всей силы ударил проклятого лисенка. Но он не убил его — зверек просто исчез… Марк закричал в ярости и проснулся…
Он понял, что заснул на ложе перед картиной. Несмотря на раскрытые окна, в комнате было необыкновенно жарко — чистая льняная туника на Марке, которую он надел после ванной, была насквозь мокрая от пота. А картина по-прежнему продолжала меняться. Олень так и не вернулся — Марк прекрасно видел корни дуба, впившиеся в землю, как пальцы огромной руки. Но норы под корнями не было. Пропал и лисенок. Зато кинжал вонзился в то место, где прежде находилась нора. Он вошел в штукатурку фрески по самую рукоять, и вокруг него не осталось трещин. Марк хотел его вытащить и не смог — кинжал теперь представлял одно целое с картиной, он был нарисован! Да так искусно, что казался настоящим.
В этот момент в комнату вбежал раб и, бухнувшись на колени, пробормотал:
— К вам посланец сената, доминус…
Раб, как и все в доме, ожидал скорой и неминуемой смерти своего господина.
— Ты боишься? — спросил Гордиан.
Раб молча кивнул.
— Не бойся. Я уже составил завещание. После моей смерти все рабы в доме получат свободу.
Тем временем вошел посланец сената. Гордиан предстал перед ним в одной тунике, с мокрыми от пота, прилипшими ко лбу волосами. Посланцем оказался сам сенатор Векций Савин, известный своим красноречием и энергией. Через Траяна он состоял с Гордианами в дальнем родстве. Марк мысленно усмехнулся, — было что-то издевательское в том, что родственник явился к нему с подобной миссией. Что ожидает Гордиана — милость или гнев? Милость — если ему позволят самому перерезать себе горло. Но такое милосердие приведет в ярость Максимина. Сенаторы наверняка поспешили приговорить его к изуверской казни, которая могла бы утолить лютый гнев императора. Марк почувствовал, как капли пота, на этот раз уже холодного, противно щекоча кожу, стекают меж лопаток. Нет, нельзя подавать вида, что он боится. Его отец и дед не умели властвовать как положено римлянам, но сумели достойно умереть. И он тоже должен… хотя бы это…
— Приветствую тебя, Векций Савин, — проговорил Гордиан и обрадовался, что голос его не дрогнул. — Какова воля отцов-сенаторов?
— Принято решение возвести тебя в сан сенатора, Марк Антоний Гордиан, — отвечал Векций с почтением. — Народ Великого Рима избрал двух новых императоров — Максима Пупиена и Бальбина, а тебя желает видеть Цезарем, их наследником. Ты должен немедленно явиться на Капитолий.
Поначалу Марку показалось, что Векций решил разыграть его. Потом понял — тот говорит серьезно. Ему вдруг сделалось смешно, губы запрыгали сами собой, и он едва справился с собою, до боли закусив нижнюю губу. Два посланных сенаторами вольноотпущенника внесли сенаторскую тогу с пурпурной полосой. Пока Гордиана наряжали, вольноотпущенник, один из тех слуг, которые всегда знают больше, чем сами господа, шепнул на ухо Марку:
— Избрать Пупиена и Бальбина предложил сам Векций. Они тут же отправились на Капитолий, чтобы принести благодарственные жертвы. Но собралась толпа и стала кричать, чтобы тебя назначили Цезарем. Ни народ, ни солдаты не любят этих двоих и согласны терпеть их, если ты будешь рядом. Теперь Пупиен и Бальбин сидят, осажденные, в храме Юпитера и ждут, когда ты, светлейший, прибудешь им на помощь. А Векций побежал за тобой, чтобы все выглядело так, будто он первый хотел твоего избрания.
— Как тебя зовут? — спросил Марк словоохотливого вольноотпущенника.
— Корнелий…
— Из тебя получится хороший обвинитель в суде, Корнелий…
— Я уже выступал дважды… — отвечал тот, скромно потупив глаза.
Марк сел в носилки Векция. Отряд преторианской гвардии сопровождал их к храму.
— Я бы не особенно доверял преторианцам, — шепнул Векций. — Почти все они на стороне Максимина.
— Кому же можно доверять, кроме самого себя? — спросил Марк.
— Тому, кто не способен меняться, — отвечал Векций.
— То есть никому?
В ответ сенатор промолчал.
Вокруг храма Юпитера Капитолийского бурлила толпа. У многих были палки и камни, и, судя по возбужденным крикам, почти все явились сюда изрядно навеселе. Пупиен с Бальбином напрасно пытались с помощью городской гвардии и юношей из сословия всадников проложить себе дорогу сквозь толпу. Но, услышав имя Гордиана, собравшиеся расступились и пропустили носилки к ступеням храма. Это походило на чудо. В сущности, у Гордиана не было никакой власти… Всего лишь имя, пусть известное и громкое, но все же не настолько, чтобы мгновенно очаровать толпу. Люди выкрикивали его имя и неистовствовали. Их восторг граничил с безумием.
«Они околдованы», — подумал Марк.
— Я умру за тебя, Гордиан! — кричал плебей в грязной драной тунике, отталкивая не менее фанатичного поклонника. — Да хранят тебя боги, Гордиан!
Марк вылез из носилок и поднял голову. Почудилось ему, что Минерва на фронтоне повернула голову в золотом шлеме и взглянула вниз, ее глаза испытующе смотрели на Гордиана.