— Что за спешка? — воскликнул Владигор. — Не мог прийти сюда в человеческом обличье?
— Не мог, — с невозмутимым видом отвечал Филимон. — Спешу сообщить, что тебя дома дожидается некая молодая женщина. Она велела поторопиться, — уточнил Филимон. — Мне показалось, что эта госпожа не из тех, которых можно ослушаться.
Филимон говорил совершенно серьезно, что с ним случалось чрезвычайно редко.
— Госпожа? — Владигор нахмурился. Честно говоря, он не мог и предположить, кто бы это мог быть.
— Архмонт, ты уходишь? — спросил Мизифей, появляясь в дверях.
— Ага, — ответил вместо Владигора Филимон. — Нас ждет молодая женщина, и глазки у нее замечательной красоты. Светятся, будто два огонька.
— Глаза… светятся? — переспросил Мизифей, и лицо его из оливкового сделалось пепельно-серым.
— Ты ее знаешь?
— Мо-жет… быть… — Мизифей стиснул кулаки, чтобы унять дрожь в руках. — Иди быстрее, она не любит ждать.
Больше ничего не сказав, он повернулся и вышел из комнаты.
Владигор не стал садиться в носилки — он терпеть не мог, когда люди использовались как лошади или мулы, и всегда отправлялся домой пешком. Гордиан, подметивший привычку синегорца, как-то высказался, что эта добродетель абсолютна бессмысленна. На это Мизифей тут же назидательно ответил, что добродетель не может быть бессмысленной, ибо ценна сама по себе, безотносительно, приносит она пользу или нет… Впрочем, теперь Владигор жил поблизости от дворца — император подарил своему другу прекрасный дом в Каринах, недалеко от своего собственного.
Новое жилище Владигора ото всех соседних отличалось мрачной строгостью, которая была свойственна скорее Риму стоическому, нежели Риму эпикурейскому. В то время как соседи держали по нескольку сотен рабов для обслуживания своего хозяйства и исполнения малейших капризов, у Владигора было лишь трое слуг-вольноотпущенников — Филимон купил их на невольничьем рынке по приказу князя, и тут же им даровали свободу. Слуги посчитали своего нового хозяина эксцентричным и непрактичным — такого не грех надувать и обкрадывать. Они почти сразу начали обращаться к нему с некой долей фамильярности, которую он до поры до времени терпел. Правда, в своих ожиданиях им пришлось разочароваться — красть у Владигора было нечего, он не устраивал пиров, большую часть времени отсутствовал, а, находясь дома, ел то же, что и его слуги. Не тащить же из атрия мраморную статую Аполлона или тяжелый кипарисовый сундук.
Привратник, сидевший в своей нише у дверей и жующий кусок хлеба за неимением ничего более вкусного, сообщил Владигору, что женщина в самом деле его дожидается. Но как и когда она проникла в дом, привратнику было неведомо.
Владигор вошел в кабинет. В плетеном кресле, в котором обычно сиживал он сам, разбирая принесенные Филимоном из библиотеки свитки, теперь расположилась девушка с золотыми, уложенными в виде шлема волосами. На ней было длинное платье из волнистой мелкоскладчатой ткани, а на ногах — сандалии, украшенные самоцветами. Больше всего Владигора поразили ее глаза, совершенно прозрачные и неподвижные, — казалось, они светились изнутри странным светом.
«У смертных таких глаз не бывает», — подумал Владигор.
— Приветствую тебя, Ненареченный бог, — сказал незнакомка, продолжая пристально смотреть на Владигора. — Я пришла предостеречь тебя.
— Кто ты?..
— Если ты не знаешь, то незачем спрашивать, демонстрируя свое невежество, — отвечала странная гостья. — Ты полагаешь, что владеешь камнем, которому известно кое-что, и потому ты — мудрец. Но скажу тебе — твоя мудрость поверхностна, так же как и твои знания.
— Ты говоришь дерзко, — заметил Владигор.
— Я говорю справедливо, и не советую тебе меня перебивать. Я пришла сюда, чтобы лично сообщить тебе мою волю: уничтожь ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ.
— Ты смеешься?.. — пробормотал Владигор, хотя губы девушки были плотно сомкнуты, а в глазах не было и намека на улыбку.
— Нет. Моя забота — сохранение Рима. И ради этого повелеваю уничтожить камень.
— Я не могу вернуться в Синегорье без ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ. Этот камень — из моего мира.
— Именно поэтому он должен быть немедленно разбит.
— Это невозможно.
— Как ты упрям! — в гневе воскликнула девушка и поднялась с кресла. — Неужели ты не знаешь, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ не только хранит, но и разрушает?!
— Послушай, если тебя так волнует судьба Рима, то позаботься о Вечном городе сама, а я позабочусь о своем Синегорье.
— Ненареченный бог, ты — Хранитель времени. Неужели ты не знаешь, что твое появление нарушило течение истории Рима? Уничтожь камень — в который раз говорю тебе!
— Не вздумай этого делать, — раздался за спиной Владигора голос Мизифея.
Владигор обернулся — ритор вошел в кабинет. Он так запыхался, будто бежал всю дорогу от Палатинского дворца, хотя, скорее всего, бежали рабы, неся его носилки.
— А, это ты, Мизифей, — сказала гостья и добавила равнодушно: — Рада тебя видеть…
Владигору показалось, что Мизифей когда-то очень провинился перед этой госпожой и никак не может загладить свою вину, ибо она не из тех, кто принимает извинения.
— Я… — Впервые Мизифей не находил нужных слов. Лицо его опять побледнело. Неужели ритор просто-напросто боится золотоволосой красавицы?
— Ты что-то придумал, Мизифей? — спросила она снисходительно, но ритора не удивил и не оскорбил ее тон. — Интересно послушать… ты же знаешь, мне всегда интересно тебя слушать.
Мизифей взглянул на Владигора, будто просил у него помощи, и проговорил без обычной уверенности в голосе:
— С помощью этого камня мы создадим Хранителя времени и спасем Рим.
— Создадим Хранителя времени! — передразнила гостья и расхохоталась. — Из чего вы его создадите? Из грязи? Из глины? Палладий даруется небом, а не выстругивается из дерева. Или ты позабыл об этом, мудрец, возомнивший себя мудрее богов?
— Я всегда думал, что ты покровительствуешь мудрецам, а не насмехаешься над ними, о Минерва! — отвечал Мизифей почтительно, но с достоинством.
Смех гостьи обидел Мизифея, но в то же время придал ему уверенности. Минерва? Богиня мудрости — эта юная девушка? Владигор недоверчиво оглядел ее с ног до головы. Гостья прекрасно заметила его взгляд, но не подала виду.
— О да, я покровительствую мудрецам, — кивнула богиня и при этом капризно надула губы. — Но их день ото дня становится все меньше, так что, боюсь, мне станет вскоре некому помогать. Ибо мудрость подразумевает еще и смелость в отстаивании своих взглядов. Недаром я покровительствую не только умным, но и героям. Греки почитали меня богиней войны. Ну а римляне оставили мудрость без защиты. Чего же она стоит после этого? Недаром мудрецов нынче мало, а остряков и пошляков — хоть отбавляй. Мизифей, ответь мне на один вопрос…
— О да, Минерва…
— Сражающаяся мудрость — это звучит глупо?
— О нет, богиня.
— Значит, ты решил сражаться. И ты не уничтожишь камень, Мизифей?
— Ни за что! — Первый раз Мизифей осмелился взглянуть ей в глаза.
— А ты? — повернулась она к Владигору.
— Никогда.
Она нахмурилась, готовясь произнести нечто роковое, но тут в разговор вновь вступил Мизифей.
— ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ разрушает, когда находится в бездействии или в руках разрушителя. Мы же с его помощью обучим нового Хранителя времени, так что камень из другого мира принесет Риму только пользу, как и всегда ему приносили пользу чужие страны.
— Польза чужого, — пожала плечами Минерва. — Рабы и военная добыча… А ты знаешь, как пользоваться камнем? — обратилась она к Владигору.
Тот отрицательно покачал головой.
— И что же ты намерен делать?
— Я разгадаю его тайну.
— Твое намерение похвально, — рассмеялась Минерва. — Но только я сомневаюсь, что тебе хватит на это жизни. Но ты герой, Архмонт, а мне нравится покровительствовать героям. Так что я подскажу тебе, что делать. Ты слышал, надеюсь, что змеи мудры. Ну конечно же, слышал. Так вот, ступай по следу змеи, и ты узнаешь тайну своего ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ. Если сможешь. — Она вновь рассмеялась и покачала головой. — Занятно смотреть на вас. Вы оба знаете так мало, но при этом пытаетесь обучить третьего, который не знает ничего. Что получится в итоге? Три глупца, вообразившие, что их усилиями можно спасти Рим. Хорошо, пусть даже ты создашь Хранителя времени. Но где ты возьмешь для него ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ? Ибо Хранитель времени без ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ — ничто. От него останется одно слово «великий», которое, спору нет, звучит приятно, но совершенно бессмысленно.