О! Теперь речь его была вполне понятна! Скрежеща зубами, как японский самурай у Куросавы, он бил, бил, бил воздух, кровать, кресло — вопил истошно, так, что должны были слышать соседи, Татьяна в другой комнате. Он рубил, возбужденный, потный, напуганный более погибающего от страха Чигринцева. Хлопнула, разлетелась вдребезги лампочка, раскололась люстра, с грохотом просыпалось на улицу оконное стекло. В воздухе носилась матрасная вата.
— Крови, крови моей не получишь, собака, пес басурманский, пес, пес… — Его уже колотило.
В изнеможении он опустился на пол, отбросил ненужный палаш. Теперь он, кажется, молился, размашисто кидал кресты, бухался лбом в паркет.
— Мать Пресвятая Богородица, спаси мя, грешнаго! — выкрикивал сумасшедший портрет, хлопался лбом в пол и, кажется, рассадил себе голову в экстазе покаянного самоуничижения.
Нет, что-то здесь было не так, слишком картинно. Чигринцев снова ощутил силу в руках. Потянулся к ночнику, включил свет. Никакого погрома — он проснулся, выскользнул из хладного ночного кошмара. Перевел дух, еще раз пристально огляделся, отметил привычный портрет, покачал сокрушенно головой.
— Книжков меньше читать надо, — сказал вслух скрипучим голосом знакомой деревенской бабки. — От книжков один вред, глаза устают, давление на мозг увеличивается, вот и помрачение наступает. Да и врут они все, книжки, — жизнь богачей! — повторил и рухнул досыпать, на всякий случай оставив ночник невыключенным.
Разбудила его Татьяна. Она встала, спарила кофе, яйца, накрыла на стол, потом только постучала в дверь.
— Вставай, рыцарь верный! — прокричала бодро, но в комнату не зашла.
Воля не собирался напоминать о вчерашнем, Татьяна сама расставила точки над «i»: подошла запросто, обняла, чмокнула в щеку.
— Волюшка, прости меня, дуру, ты — верный рыцарь, я не сомневалась, просто вчера сама была не своя, но что удивительно — помню…
Он перебил:
— Тсс! Проехали.
Раскрасневшаяся, свежая, но, кажется, нисколько не смущенная, Татьяна была чудо как хороша. Чигринцев закинул руки за голову, похрустел суставами, потянулся, разогнал застоявшуюся кровь. Рванул в душ. Чистый, здоровый, с удовольствием приступил к завтраку, что подавался с наигранной серьезностью.
— Знаешь, ко мне сегодня предок приходил с портрета, крови жаждал. — И уже со смехом, под кофе с сигареткой, рассказал о ночном книжном кошмаре.
— Я спала как убитая, — призналась Татьяна, — но теперь, как подумаю, нечасто, наверное, так спать придется. Теперь все будет по-другому.
— Поменьше думай, делай дело, тебе не до дум будет. Кстати, как там Ольга?
— Сейчас позвоню. — Она отправилась в комнату к телефону. Воля мыл посуду. В дверь вдруг позвонили.
— Кого нелегкая? — удивленно буркнул Чигринцев. Часы показывали полвосьмого.
— Если я правильно чую, сие — Аристов, — сказала Татьяна кисло и отворила дверь.
Точно — на пороге стоял Аристов, невообразимо помятый, похмельный, небритый и злой.
— Я вчера узнал, — произнес он вместо приветствия, — Ольга сказала. Что теперь делать?
Шагнул в квартиру, странно как-то поглядел на них, отметил, что в халатах, и, не в силах побороть ревность, вскинулся на Чигринцева:
— Что домой не поехали? Ольга не в себе совершенно. — Надо было хоть в чем-то их упрекнуть.
— Ольга в порядке, — сухо констатировала Татьяна, — я с ней пять минут назад говорила, а ты вот, кажется, опять? Тебе чего-то не хватает, Виктор?
— Понимала бы. — Аристов махнул рукой, побрел на кухню.
Татьяна специально ушла в комнату переодеваться, бросив через плечо:
— Воля, поспешай, нам надо ехать.
— Что скажешь? — Тяжелый похмельный взгляд буравил Чигринцева насквозь.
— Что сказать, плохое дело — рак.
— Знаю и без тебя, — оборвал Виктор грубо. — Что у вас с ней?
— Иди-ка проспись. — Чигринцев не в силах был сдержаться.
— Я пойду, не хотите — не надо. Я тихими стопами, как у классика, исчезаю. Сегодня переболею, завтра встану на ноги. Хотел помочь, но если без меня, если нэ трэба, я удаляюсь. Я и правда сын алкаша, папаша все, что горит, потреблял. Павел Сергеевич меня вытащил, на ноги поставил, да… Хороший ты человек, Воля, только пустой. Дай десять тысяч взаймы. Завтра все прекратится, но клясться не стану. Я не клянусь, я просто: сказал — сделано!
Он был тупой и безвольный, как чурбак, хотя хорохорился, но так, для блезиру.
— На, змей, но гляди, времени сейчас нет, а то б голову оторвал. — Чигринцев сунул ему в карман бумажку.