Как будто не ночь и не звезды на ней,а плачут над Лениным негры из Штатов.Мороз небывалый жарил подошвы.А люди днюют давкою тесной.Даже от холода бить в ладошиникто не решается — нельзя, неуместно.Мороз хватает и тащит, как будтопытает, насколько в любви закаленные.Врывается в толпы. В давку запутан,вступает вместе с толпой за колонны.Ступени растут, разрастаются в риф.Но вот затихает дыханье и пенье,и страшно ступить — под ногою обрыв —бездонный обрыв в четыре ступени.Обрыв от рабства в сто поколений,где знают лишь золота звонкий резон.Обрыв и край — это гроб и Ленин,а дальше — коммуна во весь горизонт.Что увидишь?! Только лоб его́ лишь,и Надежда Константиновна в тумане за…Может быть, в глаза без слез увидеть можно больше.Не в такие я смотрел глаза.Знамен плывущих склоняется шелкпоследней почестью отданной:«Прощай же, товарищ, ты честно прошелсвой доблестный путь, благородный».Страх. Закрой глаза и не гляди —как будто идешь по проволоке про́вода.Как будто минуту один на одиностался с огромной единственной правдой.Я счастлив. Звенящего марша водаотносит тело мое невесомое.Я знаю — отныне и навсегдаво мне минута эта вот самая.Я счастлив, что я этой силы частица,что общие даже слезы из глаз.Сильнее и чище нельзя причаститьсявеликому чувству по имени — класс!Знамённые снова склоняются крылья,чтоб завтра опять подняться в бои́ —«Мы сами, родимый, закрылиорлиные очи твои».Только б не упасть, к плечу плечо,флаги вычернив и ве́ками алея,на последнее прощанье с Ильичемшли и медлили у мавзолея.Выполняют церемониал.Говорили речи. Говорят — и ладно.Горе вот, что срок минуты мал —разве весь охватишь ненаглядный!Пройдут и на́верх смотрят с опаской,