— Но мы не расписаны…
— Будто не знают, сколько с тобой мучаюсь?!
— Мучаешься — уходи.
— Дурень. Ну что ты без меня можешь?
— Заткнись!
— Хам. «Заткнись, заткнись…» А еще ребенка завести предлагал! Куда нам ребенка? Мне тебя вон как хватает.
— Уходи! — взревел Васька, что-то схватил со стола и грохнул об пол.
— Немедленно или дождаться утра?
— А ну тебя.
— Ну что молчишь? — спросила через минуту. — Мужчина, называется…
— Пусти! Ну пусти, сказала… только помял всю. Сапоги сначала стащи.
— Что, доказал? — наконец донеслось снизу. — Думаешь, это все? От этого у нас появятся деньги и меня не выгонят?..
— Брось…
— Сколько можно прятать голову, как аист?
— Ты спутала. Аисты приносят детей.
— Опять?! Дети… Зачем тебе мой ребенок? Своих не прокормишь… Ну что за дурак мне достался?! Умный-умный, а послушаешь — форменный идиот. Неужели собираешься перехитрить Союз писателей?! Да если бы только Союз!.. Сам же сто раз твердил, что Союз — вывеска, а на самом деле это филиал органов. Ну кто тебе позволит выскочить из советской системы? Убежать можно только через границу. Ну и беги на здоровье, как Анатолий Кузнецов. Или подавай в Израиль, раз мама была еврейка.
— Пошла знаешь куда…
— Не хами. Я дело говорю. Ты так ведешь себя, словно хочешь уехать. А если остаешься, веди себя как все…
— А знаешь, что сказал Буратино Мальвине, когда велела ему чистить зубы?
— Перестань меня ловить! Прокурору плевать на твою начитанность.
— Меня еще не вызывали к прокурору. А Буратино ответил Мальвине: «Сдохнете — не дождетесь».
— Болван. Толстый, лысый, ужасный болван. Кстати: сегодня опять звонили из московского секретариата…
— Врешь.
— Конечно, вру. Интересовались, где прячешься. Я сказала: поссорились… В конце концов, чего они от тебя хотят? Чепуху… Стихи ты напечатал, а Париж стоит молитвы…
— Обедни, девочка. Мессы. Иди сюда.
— Убери руки. Не превращай меня в идиотку. Зарылся, закрылся… Что ты знаешь о жизни? То в подвале торчал. Теперь залез к этим… не могу запомнить фамилии, чтоб им пусто было. Проклятая дача. Проклятые электрички.
— В такси больше не ездишь?
— Езжу. А что? Никогда бедно не жила и не собираюсь. Тебе для меня на такси жалко? Хоть бы раз обо мне как следует подумал. Кроме идиотской ревности, никаких чувств. А еще вещал: мол, наш многострадальный шарик только и держится что мужской ответственностью да женской верностью. Ну, где твоя ответственность?
— …Вообразил, что любишь! Как же… На тахту повалил, и то потому лишь, что напомнила… Пусти! Больно… Да не могу я сейчас…
— Это ты-то не можешь?..
— Дурак. Только одно на уме… Откуда такой озабоченный?
— …Лучше скажи, как дальше жить будем. Они ведь не отстанут. Отдел культуры ЦК не слезет с Союза, Союз писателей — с тебя.
— Не пужай.
— А ты не пужайся. Сам иди. Приведут — будет поздно.
— «Сам иди». «Сам покайся». Да?
— Тебе решать. Или подавай в Израиль, или… Другого пути не вижу.
— А как Солженицын?
— Я тебя умоляю… У Солженицына мировая слава, Нобелевская премия и характер. И вообще, не сравнивай. Он — одно, ты — другое. Тебя раздавят — никто не заметит.
— Заткнись.
— Васька… Ну, выслушай меня. Ты ведь талантливый. Но ты пишешь стихи. Они для России, не для Запада. Стихи, сам ведь говорил, нельзя перевести.
— Ничего, переведут.
— А что толку? Ни славы, ни сертификатов…
— Не каркай.
— Трудно тебе, Васька, придется. Слишком ты честный, потому что, прости меня, книжный. Иначе, прежде чем отправлять стихи, меня бы спросил. А ты сделал это трусливо. Да-да, трусливо… И трусливая честность хуже подлости.
— Уходи!
— Перестань. Знаешь, что тебя бросить нельзя, и пользуешься. Я не хочу быть сволочью, но и ты меня не обижай. Я же тебя обидеть не могу — мы в неравном положении. А ты — эгоист. Ни о ком не думаешь. Вспомнил хотя бы о наших друзьях. Им тебя исключать придется…
— Пусть не исключают.
— Тогда исключат их. Нельзя ставить людей в безвыходную ситуацию. Они порядочные, но хотят печататься здесь. Они не герои, но и не подлецы. А ты заставляешь их выбирать между подлостью и героизмом…
— Не ори. Рыжий услышит.
— Вспомнил… Рыжий давно подслушивает.
— Что? Все?.. — испугался Васька, и я вместе с ним. Надо же так вляпаться!
— Как ты могла, если он слышал?! Ничего он не слышал…
— Хочешь проверить?
— Переводы твои опять зарезали, — бросала она с порога. Васька встречать ее не ходил. Считалось, из конспирации. Минимум через день возвращалась с цветочной клумбой.
— Дарят, — вздыхала на кухне. — Жалеют. Видят: муж недотепа.