Когда экзамен окончился и Ковалевский вышел, позеленевший от сдерживаемой ярости Синцов заявил, что испытуемый не знает элементарных вещей, написанных во всех учебниках. Единственный специалист-геолог, он был уверен, что никто из членов факультета не может доказать обратного. Однако Сеченов, Мечников, Морковников и другие профессора сочли странным, что «ничего не знающий» магистрант целых два часа убедительно спорил с раздраженным, обрывавшим его экзаменатором. Большинством голосов ответы были признаны удовлетворительными. И хотя, покидая заседание, Синцов сказал, что с решением не согласен и подаст в совет университета «особое мнение», все понимали, что он просто пытается сохранить лицо при проигранной игре. В следующие дни Синцов всем и каждому рассказывал об «ужасном невежестве» Ковалевского, но на очередном заседании два уважаемых члена факультета (по-видимому, Сеченов и Морковников) посоветовали ему помалкивать, ибо перевес в геологических спорах оказался вовсе не на его стороне.
На очередном факультетском заседании Шведов, эта «осанистая рыба», по выражению Ковалевского, неожиданно предложил поставить магистранту по физике удовлетворительно, вовсе не экзаменуя! Но Синцов многозначительно промолчал, и, чтобы не давать ему повода для протеста, большинство проголосовало против предложения Шведова, что ужасно раздосадовало Владимира Онуфриевича.
Кроме физики и химии, предстоял еще письменный экзамен по основным предметам, причем Синцов заявил, что приготовит магистранту билетики, которые тот будет вытягивать, словно школьник в уездном училище. Узнав об этом, Владимир Онуфриевич пришел в неистовство: «Ну где это видано и где же не дадут человеку писать приблизительно из предмета его занятий!»
«Скверно и мерзко до крайности, – писал он брату, – и я отчаянно браню себя, что поехал на эту позорную историю, а не ждал, когда мог бы получить магистерство просто за напечатанные работы».
Письма из Одессы не на шутку встревожили Александра Онуфриевича.
Он все еще верил в «порядочность» экзаменатора и убеждал брата… войти в положение Синцова, ибо он «молодой юноша, начинающий работать, начинающий притом прилежно, честно и добросовестно, а ты его третируешь, право, нехорошо».
«Мне рассказывали, – писал он, – что за способ экзамена весь факультет напал на Синцова; что Ив[ан] Мих[айлович] сказал ему в присутствии всех членов факультета, что ты его оборвал. Ведь, согласись, это верх обиды […]. Я не только тебе советую, но, право, прошу самым убедительным образом быть совершенно мягким […] и не делать Синцову неприятностей. Поверь, что он еще в худшем положении, чем ты».
Желание экзаменатора приготовить «билетики» Александр Онуфриевич считал даже выгодным брату. Но к такой же мысли пришел и Синцов! Ведь если бы Ковалевский случайно вытянул легкий для себя билетик, провалить его опять бы не удалось. В последний момент он отказался от «билетиков». Проявив, таким образом, уступчивость, Синцов рассчитывал наверняка «засыпать» испытуемого, задав самые «неудобные» для того вопросы.
Успешно ответив Морковникову и Вериго по химии, Ковалевский вышел из зала факультетского заседания и тотчас услышал за дверью невероятный шум. Оказалось, что Синцов предложил для письменного испытания вопрос о растительности мезозойской эры, но против этого восстал весь факультет. Профессор ботаники Вальц заявил, что палеоботаника давно уже отделилась от палеозоологии и превратилась в совершенно особую научную дисциплину; во всем мире, сказал он, едва ли найдется несколько человек, знакомых с обоими предметами.
Ни Вальц, ни другие члены факультета не подозревали, что Владимир Ковалевский как раз и принадлежит к этим нескольким. Ученый-эволюционист, увязывавший в своих исследованиях строение ископаемых животных с образом их жизни, а значит, и с их питанием, он невольно интересовался растениями минувших геологических эпох; поэтому «коварный» вопрос нисколько не затруднил бы его. Но его, разумеется, не спрашивали об этом, ибо члены факультета «спорили, очевидно, против принципа задавать письменные вопросы нарочно из таких отделов, которые предположительно лежат дальше всего от занятий испытуемого», как писал впоследствии Ковалевский. Шум длился больше часа; в конце концов предложение Синцова поставили на голосование и отклонили. Пришлось Ивану Федоровичу предложить вопрос из палеозоологии, но и теперь он выбрал то, что хуже всего мог знать магистрант.
В половине девятого вечера, когда все профессора разошлись по домам и остался только декан, Ковалевский сел в его кабинете писать «О мезозойских эхинодермах», то есть об иглокожих мезозойской формации.
Синцов заранее предвкушал победу. Но оказалось, что специалист по млекопитающим отлично знает и ископаемых иглокожих! Он написал небольшое, емкое сочинение, в котором не только обнаружил глубокую осведомленность, но изложил свои собственные, оригинальные суждения по разбираемому вопросу. На следующий день вновь состоялось заседание факультета, и Синцов не посмел отвергнуть письменную работу. Он «желал задавать новые вопросы, да и я не прочь бы писать на них», – как сообщил Владимир Онуфриевич в Киев. Однако кто-то из профессоров напомнил о статье университетского устава, допускающей «только один письменный ответ». Для Синцова эта статья была полной неожиданностью, и он «освирепел отчаянно, видя, что я ускользаю из его лап».
Итак, победа осталась за Ковалевским. А Иван Федорович оказался посрамленным в глазах всей профессорской корпорации.
Правда, он опять заявил, что подаст особое мнение; что один из экзаменационных листов не подписан и он воспользуется формальным поводом для протеста. Но при проверке экзаменационные листы оказались в полном порядке…
Это мелкое жульничество особенно взорвало Ковалевского. Он решил окончательно изобличить Синцова как человека не только бездарного, но лживого и подлого. Поддержанный Сеченовым, он подал Вальцу (только что избранному деканом) прошение о повторном частном испытании в присутствии всего факультета.
Синцов не ожидал такого хода! Новая схватка с Ковалевским, силу которого он уже ощутил, его откровенно пугала. Он сказал, что не желает ломать комедию, так как вполне убедился в невежестве магистранта.
«Я хочу непременно, чтобы мне назначили новый экзамен, – написал Ковалевский брату, – т[ак] к[ак] буду записывать ответы, и хотя, конечно, он освирепел и, зарвавшись в такую грязь, натянет все постромки, но я этого не опасаюсь, т[ак] к[ак] всю геологию и палеонтологию знаю хорошо».
Владимир Онуфриевич не учел, что Синцов теперь сменит тактику, чтобы ни за что не допустить публичного спора.
Первый вопрос касался девонской формации в Америке.
Ковалевский назвал основные подразделения этой формации и отметил, что американские геологи ввели дробное подразделение, включающее 19 этажей, но они не имеют резких границ, ибо окаменелости переходят из этажа в этаж. Он добавил, что в Европе девон подразделен более рационально – на три большие ступени, и, так как установлен четкий параллелизм между американским и европейским девоном, он подробно расскажет о распределении по этажам девонских окаменелостей Европы.
Но Ивана Федоровича не интересовали ответы по существу. Он потребовал перечислить 19 этажей американского девона. Ковалевский ответил, что за такими подробностями ученые обращаются к справочникам; никто не держит их в голове.
– Между тем я считаю это нужным, – жестко возразил экзаменатор. – Скажите мне, чем резко отличается американская девонская формация от европейской.
Ковалевский ответил, что решительно ничем и что трудно привести другой пример, когда бы две формации, столь удаленные друг от друга географически, были настолько сходными, что даже все встречающиеся в них роды моллюсков идентичны.