«Дорогие россияне! Граждане СССР! Соотечественники!
Случилось огромное небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данные нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что двигали нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тягот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святынями жизни?
Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего — обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей? Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своём раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны процветания, допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благословения?» [185]
Призыв «очнуться, встать для единения и отпора» был услышан и наиболее честными представителями высшего руководства страны, в том числе и будущими членами ГКЧП, о чём, например, писал в своих воспоминаниях Г. И. Янаев: «Это было очень яркое, искреннее, проникновенное воззвание. Воспринималось оно патриотически настроенной частью нашего общества с благодарностью и некоторой надеждой на лучшее будущее. Мы же, будущие гекачеписты, в этом плане от других патриотов Советского Союза не отличались»[186].
Заметим, что воззвание подписали будущие активные участники ГКЧП Варенников, Стародубцев, Тизяков, а либеральные СМИ назвали этот документ «манифестом ГКЧП», «прологом августовского путча». Очевидно потому, что и его авторы, и члены ГКЧП руководствовались одним и тем же — своей совестью, чувствовали не только боль за судьбу великой страны, но и свою личную ответственность за её будущее (многие тогда эту боль переживали на кухне)…
Приведённые выше в качестве примеров события и факты свидетельствуют о том, что вопрос о введении чрезвычайного положения в стране назрел и стоял на повестке дня. И большого секрета это ни для кого не представляло, что подтверждает и история, рассказанная автору Н. С. Леоновым.
В июне 1991 года Николай Сергеевич сопровождал Крючкова, выполнявшего правительственное поручение, в поездке на Кубу. Была поставлена задача — решить с кубинским руководством вопрос о дополнительных поставках сахара в нашу страну, испытывавшую тогда трудности с продовольствием. Обстановка на переговорах с Фиделем Кастро была, как всегда, доверительная. После решения основного вопроса (была успешно заключена бартерная сделка) зашёл разговор на больную тему — о ситуации, сложившейся у нас в стране. В ходе беседы Владимир Александрович откровенно заявил, что в СССР есть силы, готовые пойти на решительные действия. При этом присутствовал и советский посол на Кубе Ю. В. Петров, работавший ранее первым секретарём Свердловского обкома КПСС, — человек, близкий к Ельцину, а потому назначенный вскоре руководителем Администрации президента РСФСР (по роковому совпадению, к новым обязанностям он приступил 19 августа 1991 года). Однако его присутствие ничуть не смущало Крючкова, из чего можно было сделать вывод, что Ельцин знал о планах подготовки к введению в стране чрезвычайного положения.
Из протоколов допроса обвиняемого Крючкова В. А.
Крючков:
«В августе 1991 года во время обычных совещаний, широких или узких, то у Павлова В. С., то у Янаева Г. И., то у Бакланова О. Д., вставал вопрос: что делать? У Павлова В. С. остро обсуждалось экономическое положение в стране, в частности, грозящее разрушение финансовой системы страны. У Янаева Г. И. обсуждали продолжающиеся правовые конфликты. У Бакланова О. Д. меня, например, поразило совещание учёных атомщиков-физиков, где речь шла о катастрофическом положении на этом направлении народного хозяйства. Тизяков А. И. рассказывал об остановке многих промышленных предприятий и о том, что она в ближайшие месяцы достигнет катастрофических последствий.
В этих условиях возникла идея ещё раз доложить всё это Президенту СССР М. С. Горбачёву для того, чтобы повлиять на него и уговорить пойти на более решительные шаги в интересах спасения страны, т. е. предотвращения полного краха государства».
А. И. Лукьянов упоминает об одном важном обстоятельстве, которое в нашей печати почему-то обычно обходится стороной:
«Мы не раз говорили с союзным президентом об угрозе, которая нависла над страной, об активизации действий оппозиции, всякого рода экстремистских элементов. 3 августа 1991 года, всего за две недели до так называемого «путча» Горбачёв на заседании Кабинета министров констатировал «наличие в стране чрезвычайной ситуации и необходимости чрезвычайных мер». Причём, как он подчёркивал, «народ поймёт это!»[187].
Обратим внимание: 3 августа Горбачёв обозначил крайне важную проблему перед членами правительства, а 4-го уехал в отпуск, сославшись на обострение радикулита и словно забыв о намеченном на 20-е число подписании Союзного договора.
Вряд ли у кого из здравомыслящих людей вызовет удивление, что члены Комиссии по чрезвычайному положению восприняли выступление президента на заседании Кабинета министров как прямое указание на необходимость перехода к практическим действиям.
Более того, по свидетельству Крючкова (оно есть не только в воспоминаниях, но и в его показаниях на следствии), перед самым отъездом на юг Горбачёв поручил ему, Язову и Пуго ещё раз проанализировать обстановку, посмотреть, в каком направлении может развиваться ситуация, и готовить меры на случай, если придётся пойти на введение чрезвычайного положения.
«Я понимал, — пишет Владимир Александрович, — что Горбачёв боялся исключительно за себя, боялся, что с ним могут рассчитаться те, кому он когда-то, как он выразился, «насолил», имея в виду прежде всего Ельцина. В последнем разговоре со мной перед отъездом в отпуск он многозначительно заметил: «Надо смотреть в оба. Всё может случиться. Если будет прямая угроза, то придётся действовать».
5 августа Крючков поручил заместителю начальника ПГУ В. И. Жижину и помощнику первого заместителя председателя КГБ А. Г. Егорову подготовить аналитические документы и предложения по стабилизации обстановки в стране в случае введения чрезвычайного положения. Кстати, в материалах, которые они представили, было рекомендовано воздержаться от применения силовых действий. Язов возложил такую же задачу на П. С. Грачёва, являвшегося в то время заместителем командующего воздушно-десантными войсками.
17 августа, через день после того, как всем стал известен окончательный текст проекта Союзного договора, который предполагалось открыть к подписанию 20 августа (хочешь — подписывай, не хочешь — до свидания), в гостевом доме КГБ (объект «АБЦ») прошло совещание. Чтобы обсудить создавшееся положение и последствия подписания этого документа, собрались В. А. Крючков, В. С. Павлов, О. Д. Бакланов, В. И. Болдин, Д. Т. Язов и О. С. Шенин. На этой встрече присутствовали также первый заместитель председателя КГБ В. Ф. Грушко и заместители министра обороны В. И. Варенников и В. А. Ачалов.
186
187
См.: