Хотя отдельные горячие головы на этом совещании предлагали «проявить решительность и идти до конца»: «Наведём порядок, а заодно задержим и Ельцина с его камарильей!» — большинство присутствующих посчитали, что высокая вероятность случайных жертв при проведении операции делает её невозможной.
Последнее слово было за Крючковым. Оно было кратким: «Я этого не допущу, венгерские события повторять нельзя!»
Была ли эта, без преувеличения, историческая фраза Крючкова проявлением его пресловутой «нерешительности»? На наш взгляд, это было взвешенное и единственно верное в сложившейся обстановке решение.
Ещё раз напомним о важнейшем принципе, которым руководствовался ГКЧП: никакого противостояния с народом. Государственный комитет по чрезвычайному положению рассматривал своё выступление как политическую акцию, а участие в нём силовых структур — лишь как средство обеспечения законности и конституционного порядка в стране.
Недопонимание целей и задач ГКЧП породило у многих его сторонников явно завышенные ожидания и надежды, которые, увы, не оправдались, да и не могли оправдаться. Отсюда — и глубина разочарований, проявляющаяся в оценках деятельности Государственного комитета, которые во многом несправедливы и грешат явным субъективизмом.
Долгое время под воздействием собственных необоснованных ожиданий, возникших ещё ранним утром 19 августа 1991 года, находился и автор книги, полагавший, как и многие, что ГКЧП упустил реальный шанс — одним лишь «штурмом» «Белого дома» — отвести страну от пропасти. Отчасти такая его наивность была вызвана и убеждениями, до сих пор свойственными некоторой части ветеранов КГБ, которые полагают: согласись Крючков на «штурм», и мы жили бы сейчас в другой стране. Автор не в праве сомневаться в их искренности: будучи настоящими патриотами родины, они действительно были готовы идти до конца, чтобы отвести от страны нависшую над ней страшную угрозу. Преувеличивая при этом степень готовности ГКЧП к такому решительному шагу.
Острота политического момента вынудила инициаторов создания ГКЧП решать сложнейшие проблемы, копившиеся в течение нескольких лет, в спешном порядке, что неизбежно порождало несогласованность в действиях членов Комитета, в их подходах к решению возникавших задач тактического характера. Причём среди тех, кто был призван обеспечивать деятельность и поддержку ГКЧП, были и люди, которые с самого начала вели двойную игру, выжидая, «чья возьмёт». Так, собственные контакты с представителями российской власти установил заместитель командующего ВДВ генерал Павел Грачёв, который, по выражению Крючкова, «бросал шары и в ту и в другую корзину».
Вынужденная спешка привела к тому, что по ряду вопросов между членами ГКЧП возникали разногласия, в результате которых к ночи 21 августа вся ответственность за дальнейшие шаги легла, по сути дела, на Крючкова. От участия в обеспечении режима чрезвычайного положения фактически устранились Министерство обороны (утром начался вывод войск из Москвы) и Министерство внутренних дел.
Решительно отказавшись от силовых действий, Крючков остался верен своим твёрдым обещаниям, данным российскому руководству. Впрочем, о характере его переговоров с Ельциным знали практически все, кто ещё оставался в кабинете председателя КГБ ночью 21 августа. Они и стали свидетелями последнего звонка Крючкова Ельцину. Владимир Александрович намеревался уточнить план совместных действий по выходу из сложившейся ситуации, предложенных несколько часов назад российским президентом. Через трубку правительственной связи ответ Ельцина был слышен всем: «Я в Форос ехать не собираюсь».
Близилась развязка.
Днём 21 августа члены ГКЧП Крючков, Бакланов, Ти-зяков, Язов, а вместе с ним Лукьянов и Ивашко[197] вылетели к Горбачёву в Форос.
Курс на Форос взял и самолёт с компанией ельцинских представителей, в которой верховодил бравый генерал Руцкой со «стечкиным» под мышкой. После приземления Александр Владимирович скомандовал: «Первыми высадятся автоматчики, они образуют каре, внутри которого расположимся мы».
Фарс продолжался…
По возвращении в Москву прямо на аэродроме Крючков и Язов были арестованы.
Затем были арестованы и другие члены ГКЧП (Б. К. Пуго покончил жизнь самоубийством), а также лица, активно сотрудничавшие с Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Среди них — генерал армии В. И. Варенников, генералы КГБ В. Ф. Грушко, Ю. С. Плеханов, В. В. Генералов.
29 августа был взят под арест председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов.
На местах были освобождены от своих должностей практически все региональные руководители, поддержавшие ГКЧП. В стране развернулась «охота на ведьм».
Сменивший Крючкова новый председатель Комитета госбезопасности В. В. Бакатин на первом же совещании руководящего состава объявил, что он пришёл, «чтобы уничтожить КГБ». С чем и успешно справился за несколько месяцев.
Разгром ГКЧП ознаменовал переход ползучей контрреволюции в стране, действовавшей при активной поддержке западных реакционных сил, в новое качество, в завершающую стадию, период открытой борьбы против социалистического строя и советской власти.
Пошёл обратный отсчёт времени.
Декабрь 1991 года. Беловежский сговор. Руководители трёх республик подписывают соглашение о создании невнятного образования — Содружества Независимых Государств. Советский Союз прекращает существование. Первый, с кем Ельцин делится долгожданной радостью, — президент США Джордж Буш-старший. Тот тоже несказанно рад.
Октябрь 1993 года. Завершение антиконституционного переворота в России. Ельцин расстреливает Верховный Совет Российской Федерации. Гибнут сотни людей. А с ними — и советская власть…
Вместо заключения
А СУДЬИ КТО?
Народная мудрость гласит: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
Когда-то, в советское время, большинство людей всерьёз эти слова не воспринимали — обычная честность и порядочность надёжно оберегали их свободу, а даже самый скромный образ жизни был далёк от того, что принято считать бедностью.
Сейчас же пророческий смысл пословицы вряд ли у кого вызывает сомнение. А вернул к жизни это фольклорное наследие Ельцин, упрятав за решётку участников ГКЧП. Его приближённые — вице-президент Руцкой и председатель Верховного Совета РФ Хасбулатов, горячо убеждавшие доверчивый народ в том, что этот шаг был необходим для утверждения в России «подлинной демократии», вскоре тоже окажутся на нарах.
Многие считают, что арест и первые дни в неволе привели Крючкова в смятение, и в подтверждение этого домысла цитируют «покаянное» письмо в адрес Горбачёва. «Уважаемый Михаил Сергеевич! — писал Крючков. — Надо ли нас держать в тюрьме: одним под семьдесят, у других со здоровьем. Нужен ли такой масштабный процесс? Кстати, можно было бы подумать об иной мере пресечения. Например, строгий домашний арест. Вообще-то мне очень стыдно! Вчера прослушал часть (удалось) Вашего интервью о нас. Заслужили или нет (по совокупности), но убивает…»
Вроде бы и сам Крючков в своих воспоминаниях подтверждает, что он находился тогда, особенно 22 августа, скажем так, «не в своей тарелке»: «Физическое и моральное состояние было тяжёлым: бессонные ночи, полёт в самолёте, дорога в Солнечногорск[198]. Сон буквально валил с ног, глаза открывались с трудом. Личный обыск, протокол, другие формальности, связанные с задержанием, понимание разумом своего состояния — всё сливалось вместе в огромную давящую тяжесть».
А далее — два многочасовых допроса, второй — «откровенно жёсткий, с неудобными, даже садистскими вопросами».
198
Первые сутки Крючкова содержали под охраной на территории санатория «Сенеж», расположенного под Солнечногорском.