Правда, в 1920-х — начале 1930-х годов советская художественная критика более обстоятельно занималась Лебедевым. Монографию о его творчестве написал Н. Н. Лунин (1928), сделав внимательный и тонкий анализ произведений художника и ярко определив особенности его дарования. Каталог персональной выставки Лебедева, устроенной Государственным Русским музеем в том же 1928 году, открывается сжатой, но чрезвычайно содержательной статьей П. И. Нерадовского. Пятью годами позже В. Н. Аникиева подготовила на материале ретроспективной выставки «XV лет Октября» еще одну монографию, посвященную Лебедеву, включив в нее ряд острых и метких наблюдений[1].
Но эти работы охватывают лишь ранний период творчества Лебедева. В последующие годы публиковались небольшие журнальные статьи, в которых освещены отдельные стороны деятельности художника — преимущественно его работа в сфере портретной живописи и книжной графики.
В этой книге сделана попытка выяснить роль художника в истории советского искусства, обобщить накопленный им опыт, наметить основную проблематику его творчества и проследить те пути, по которым в течение полувека развивалось его искусство.
Юность художника
Эпиграфом к этой главе могли бы стать следующие слова Т. Манна из книги «Доктор Фаустус», повествующей о судьбах искусства XX века: «…нельзя написать биографию, нельзя показать становление художника без того, чтобы перенести читателя, для которого пишешь, в состояние ученичества, в состояние начинателя жизни и искусства, вслушивающегося, перенимающего, то проникновенно зоркого, то полного смутных чаяний»[2]. Характеристика «состояния ученичества» дана здесь едва ли не исчерпывающе. Но замечательный немецкий писатель ставит перед биографом слишком сложную задачу, выполнимую, быть может, только средствами искусства и вряд ли посильную для искусствоведческого исследования, работающего не образами или метафорами, а логическими категориями, историко-социальными и историко-стилевыми понятиями. Не претендуя переносить читателя «в состояние начинателя жизни и искусства», следует попытаться проследить этапы ученичества и духовный рост будущего художника в связи с историей его времени и тем искусством, которое создавали его современники.
Владимир Васильевич Лебедев родился в Петербурге 27 мая 1891 года. В том же году родился С. С. Прокофьев, а двумя годами позже — В. В. Маяковский. Люди этого поколения еще не вышли из отрочества в пору Первой русской революции, а в начале мировой войны оставались юношами. Их детство приходится на 1890-е годы — «дальние, глухие» годы, когда «в сердцах царили сон и мгла», как писал А. Блок в «Возмездии»[3].
Нельзя, разумеется, применить слова поэта ко всей русской действительности 1890-х годов. В ней совершались глубокие сдвиги и назревали великие исторические изменения, которые в недалеком будущем должны были преобразить облик мира. На заводских окраинах больших городов нарастали и крепли невиданные силы; начинался пролетарский этап русского революционного движения. Но этот процесс, нелегко уловимый даже для самых чутких современников, протекал далеко за пределами того мира, в котором жила литературная и художественная интеллигенция и оставался неведомым в разночинной и обывательской среде Петербурга. У выходцев из этой среды были другие воспоминания.
Память о раннем детстве характерна для художественных натур. Первые детские впечатления формируют — иногда на всю жизнь — духовную личность человека и могущественно влияют на становление его творческой индивидуальности.
Сверстники Лебедева вспоминали девяностые годы прошлого века как глухие годы России. Быт этого времени был глубоко провинциальным, болезненно провинциальным. Где-то подспудно назревали события, уже шел внутренний процесс в людях, судьба и творчество которых должны были определить эпоху наступающего нового века. Быт разночинцев и обывателей — как тихая заводь: последнее убежище умирающего века. Разговоры о газетных новостях, неопределенные споры о какой-то «Крейцеровой сонате»: мелкие ненужные страсти, подогреваемые не заинтересованностью к событиям, произведениям, людям, а просто привычкой и даже усилием, еще не осознанным, сохранить привычное течение жизни, просто так было всегда, так надо сейчас. О том же, в сущности, с глубокой проницательностью говорит Блок, рассказывая в «Возмездии» о болезненном умирании века, когда «в сером и гнилом тумане увяла плоть и дух погас»[4].
1
Книга В. Н. Аникиевой не была опубликована. Ее сокращенный текст напечатан на немецком языке в ВОКСовском сборнике «Die Bildenden Künste in der UdSSSR», 1934, Heft 9–10. Благодаря любезности В. В. Лебедева автор этих строк имел возможность ознакомиться с полным русским текстом в корректуре, принадлежавшей художнику. —