Заметим, что здесь Л. Брик называет по имени своего основного открытого врага – Л.В. Маяковскую, используя упоминание слов «мать» и «Про это». Только обращение к матери в связи с любовью уже было в «Облаке в штанах», причем в сочетании с самоубийственным мотивом, в том случае – прыжком «из окна» горящего от пожара сердца:
Здесь же «маме» сказать уже ничего нельзя, мать поэта умерла в 1954 году. Остается «сказать» сестрам. Но нет уже и Ольги, умершей в 1949 г.
Лиля Брик продолжает: «Но ведь и у Маяковского «это» не только любовь, но и преступление, за которое он карает себя, за которое сидит в тюрьме. Он мог бы назвать свою поэму «Преступление и наказание».
Повторяю, я не исследователь. Я хочу только рассказать о некоторых поразивших меня совпадениях.
О звонке.
«Вот так, убив, Раскольников пришел звенеть в звонок».
«Звонок брякнул слабо… Он уже забыл звон этого колокольчика, и теперь этот особенный звон как будто вдруг ему что-то напомнил и ясно представил… Он так и вздрогнул, слишком уж ослабели нервы на этот раз».
«Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало сильней, сильней, сильней. Он не выдержал, медленно протянул руку к колокольчику и позвонил».
«Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее мучительно-страшное безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему».
«Этак можно и горячку нажить, когда уж этакие поползновения нервы свои раздражать являются, по ночам в колокольчики ходить звонить… Этак ведь иногда человека из окна или с колокольни соскочить тянет, и ощущение-то такое соблазнительное».
Понятно, что и эти банальные цитаты никому из серьезных исследователей не были нужны. Тем более не было смысла предлагать подумать об этом, например, Виктору Шкловскому или даже молодому тогда В. Кожинову, чья статья в «Вопросах литературы» следовала за разбираемым текстом и начиналась со слов, что автор недавно сам коснулся этой темы, но этот автор все-таки призывал исследовать именно влияние Достоевского не только на зарубежных, но и на русских писателей.
А вот следующая цитата из Достоевского, которую приводит в своей статье Л.Ю. Брик, не настолько очевидна и на слуху: «В повести «Вечный муж»: «Дело шло об каком-то преступлении, которое он будто бы совершил и утаил и в котором обвиняли его в один голос беспрерывно входившие к нему откудова-то люди. Толпа собралась ужасная… но весь интерес сосредоточился, наконец, на одном странном человеке»… о котором «он знал только, что когда-то его очень любил. От этого человека будто и все прочие вошедшие люди ждали самого главного слова: или обвинения, или оправдания Вельчанинова… Но он сидел неподвижно за столом, молчал и не хотел говорить… и вдруг Вельчанинов в бешенстве ударил этого человека за то, что он не хотел говорить… сердце его замерло от ужаса и от страдания за свой поступок… он ударил в другой и в третий раз… он уже не считал своих ударов… Он хотел все, все ЭТО разрушить… и в это мгновение раздались звонкие три удара в колокольчик, но с такой силой, как будто его хотели сорвать с дверей… звон колокольчика оказался тоже сном».
Этот «колокольчик» автор статьи жестко связывает с «колокольчиком» из «Преступления и наказания» и тут же переходит к перечислению цитат из поэмы Маяковского «Про это», которые, раз она не исследователь, Л. Брик просто «бросает» «исследователям», не задумываясь о системе доказательств. Здесь просто действует ее авторитет близкого поэту человека да и издателя его собрания сочинений, но с известным ей уж точно опытом «Анти-Перцова», которому тогда было с момента написания не более 15 лет.
Брик продолжает и суммирует: «Тут и «колокольня» (Ивана Великого), и «не выдержал», и «позвонил», и «какое-то преступление… в котором обвиняли его… беспрерывно входившие к нему откудова-то люди», и ожидание «оправдания» – спасения, и снова звонок.
Колокольчик проходит через весь роман «Преступление и наказанне». И в поэме Маяковского колокольчик, звонок тоже не для красного словца.
И лестница Маяковского, и мост феерический в Петербурге, на котором он стоял «снова в месте том», такие Достоевские!
Лестница: «Лестница была узенькая, крутая и вся в помоях».