Но, несмотря на громкие заявления, роль папы в разрешении междукняжеского конфликта на Руси была более чем скромной. Григорий VII, крупнейший представитель реформаторского крыла католической церкви во второй половине XI столетия, пытался претворить в жизнь концепцию примата церкви над светскими государями (нашедшую отражение в знаменитом «Диктате папы»), которая привела его к столкновению с Генрихом IV. Но, обладая огромным моральным авторитетом в качестве наместника св. Петра, Григорий VII даже для того, чтобы противостоять Генриху IV, был вынужден прибегать к помощи наемников-норманнов, а потому мог оказать изгнанному князю только дипломатическую поддержку. Эта поддержка нашла выражение в послании Григория VII к Болеславу II от 20 апреля 1075 г., где папа «просил и убеждал» польского князя «ради любви к Богу и святому Петру» вернуть деньги, отнятые «у короля Руси», поскольку «те, кто неправедно отнимают чужое добро, если не исправятся, когда могут исправиться, ни в коем случае, как мы веруем, не будут иметь части в Царствии Христовом и Божием»{86}.
Масштабы экспроприации княжеского имущества, вероятно, были несколько преувеличены, если обратить внимание на то, что, прибыв из Польши ко двору Генриха IV, Изяслав, как сообщает Ламперт, привез ему «неисчислимые сокровища». Скорее всего, во время пребывания у поляков князь лишился не «всего имения», а лишь какой-то его части. Как считает А.В. Назаренко, едва ли подлежит сомнению, что сведения о «зарубежных мытарствах» Изяслава Ярославича, зафиксированные летописью, восходят к его собственным рассказам, в которых князь мог несколько сгущать краски, как и в том случае, когда «миф об отобранных сокровищах» был изложен его сыном на другом конце Европы папе Григорию VII{87}. Трудно сказать, подействовали ли увещевания понтифика на Болеслава II, которому он угрожал такой карой, как утрата «Царствия Божия», ибо в сфере «реальной политики» как раз на этот период приходится сотрудничество польского князя со Святославом, где задействованы «младшие» князья.
По возвращении Мономаха из похода новым местом его княжения становится Туров — здесь он остается до тех пор, пока внезапная кончина киевского князя в результате неудачной операции («резанья желве») 27 декабря 1076 г. не приводит к новому перераспределению «стольных городов». 1 января 1077 г. Святослава, которого составитель одной из сохранившихся древнерусских книг — так называемого Изборника 1073 г. — писец Иоанн называл «великим в князьях», сменил куда менее энергичный Всеволод.
Для Мономаха наступает пора активной деятельности. В «Поучении» говорится: «И Святослав умер, а я потом пошел к Смоленску, а из Смоленска той же зимой — в Новгород, весной Глебу в помощь, а летом с отцом под Полоцк…»{88}. Эта информация позволяет говорить о начале нового витка полоцко-киевского противостояния, обусловленного экспансией Всеслава Брячиславича, для отпора которому потребовалось присутствие Владимира Мономаха сначала в Смоленске, а затем в Новгороде, где Глеб Святославич, видимо, уже не мог в одиночку противостоять противнику.
Тем временем ситуация стремительно ухудшалась благодаря событиям, о которых Владимир Мономах в «Поучении» не упомянул. 4 мая 1077 г. власть в Чернигове захватил племянник Всеволода, молодой князь Борис Вячеславич, который после смерти отца был обделен волостью и жил в Чернигове (за такими представителями княжеского рода в исторической литературе закрепилось название «князей-изгоев»). Княжение Бориса продолжалось всего восемь дней, после чего он бежал в Тмуторокань, которая подчинялась Роману — одному из сыновей Святослава Ярославича.
Эта политическая интермедия, которая на первый взгляд закончилась безобидно, в действительности имела далеко идущие последствия. Прежде всего она продемонстрировала шаткость позиций Всеволода Ярославича, ставшую еще более очевидной после того, как на Русь летом 1077 г. в сопровождении польских войск вернулся Изяслав, которому Болеслав II, только что принявший королевский титул, вновь решил оказать поддержку после смерти Святослава.