– Хорошо доехали.
Владимир подивился, что Гита довольно сносно говорила по-русски. Он не ожидал, что за несколько месяцев она сумеет выучиться чужому языку, и это Мономах по достоинству оценил. Спрашивать было не о чем, да и не хотелось, ничем другим она его больше не заинтересовала. Он легонько вздохнул («Почему на ее месте сидит не Белослава? Мы бы с ней сейчас болтали без умолку!») и, откинувшись на спинку сиденья, молча просидел до конца пути.
Во дворце их ждали накрытые столы. Владимир и Гита сели во главе стола, по обе стороны от них отец и мачеха. Он думал, что Гита будет вести себя заискивающе, добиваясь его расположения, но она на него совсем не обращала внимания, лишь с достоинством отвечала на приветствия. В разгар веселья родители отошли по делам, а к Гите подсел Олег, был, как всегда, сама вежливость и любезность, разве что не расстилался перед ней. Наговорившись, пригласил в круг танцующих. Там она, тоненькая, худенькая, в русском женском уборе, сшитом из дорогих греческих тканей, плыла среди веселившихся людей, а он чертом вертелся вокруг нее. «Крутись, крутись, – удивляясь своему злорадству, подумал Мономах. – Не жалко, если и совсем заберешь эту заморскую птицу. А вот я из-под носа у тебя увел Белославу, так тебе и надо, бабскому угоднику!» Потом Олег и Гита вернулись к столу и продолжали увлеченно о чем-то беседовать.
На другой день начались приготовления к свадьбе. Они длились целый месяц. Заготавливались продукты, со всех сторон везли редкие кушанья, у купцов закупались заморские вина, в больших чанах варилось пиво, шились наряды. Владимир, привыкший к простоте быта в своих владениях и особенно во время военных походов, измучился на примерках, ему надоели угодливые выражения лиц пошивочных дел мастеров, он с трудом терпел, когда отвергалась одна одежда и ему предлагали примерить другую, потом третью, четвертую… Единственное, чем был доволен – по обычаю до свадьбы ему было запрещено видеться с невестой. Весь месяц он наслаждался свободой.
Мелькала иногда мысль пойти и поискать встречи с Белославой, но он твердо помнил завет отца: свято хранить княжескую и родовую честь, чтобы никакая худая молва не коснулась ее. А ему известно было, сколько глаз у каждой улицы…
Накануне свадьбы выбирались свадебные чины, составляющие необходимость брачного торжества: тысяцкого – главного чина со стороны жениха, посаженых отца и мать, сваху женихову и сваху невестину, сидячих бояр и боярынь; из прислуги назначали свечников, каравайников и фонарщиков. Ясельничий с кустом рябины обходил дворец и творил молитвы и заговоры против нечистой силы.
В день свадьбы Владимир встал со странным ощущением, будто не он, а кто-то другой одевается, завтракает, говорит с кем-то, ходит по дворцу, а он наблюдает за ним со стороны. Эта раздвоенность какое-то время забавляла его, а потом пришло равнодушие. Ему было безразлично происходящее вокруг него, он стал желать, чтобы быстрее все это закончилось.
Его обрядили, поставили посреди горницы. Вошел боярин, громко сказал:
– Государь, проси милости у Бога, время идти тебе к своему делу.
Они пошли в гридницу, где на уложенной мехами скамейке сидела невеста. Владимир опустился рядом. Что-то говорил священник, чем-то занимались с невестой женщины, он не понимал и не вникал. Запомнил только, как подскочил в вывернутой шубе ряженый, стал приплясывать и приговаривать:
– Желаем вам, князь и княгиня, иметь столько детей, сколько в моей шубе шерстей!
Их благословили родители, причем Гиту благословляли посаженые отец и мать, и процессия вышла на улицу. Там их ждали красочные возки, один для жениха, другой для невесты. Возки были устланы коврами, под дугою подвешены лисьи и волчьи хвосты, на седалища положены бархатные подушки.
Ехать было недалеко. Возле собора Святой Софии возки остановились, и по уложенной цветной материи жених и невеста направились к алтарю.
Когда венчал священник, Владимир впервые взглянул на Гиту и поразился ее спокойствию. Он был накануне душевного помрачения, а ее будто ничто не волновало, и это вызвало в нем волну раздражения. Тоже мне цаца выискалась!
При выходе из собора окружающие бросали в молодоженов семенами конопли и льна, желали счастья. Поезд вновь вернулся во дворец, и началось свадебное веселье. Присутствующие кричали, пели, громко играла музыка. По требованию разгоряченных людей он вставал и целовал Гиту в сухие, холодные губы, а в голове крутилась одна и та же мысль: «Скорее бы уж все кончилось…»
Дружкой был Олег. Он суетился, подкладывая молодоженам разную вкусную еду, но они, согласно обычаю, не имели права даже что-то отведать. Наконец Олег убрал лебедя и поставил жареную курицу, которую завернул в скатерть и подал жениху, а потом обратился к отцу и матери Мономаха: