Ползти на четвереньках по этому беспросветно-черному туннелю было сказочным наслаждением. Делалось душно и страшно, в коленку впивался кусочек ореховой скорлупы, но я все же медлил в этой давящей тьме, слушая тупой звон в ушах, рассудительный звон одиночества, столь знакомый малышам, вовлеченным игрой в пыльные, грустно-укромные углы. Темнота становилась слепотой, слепота искрилась по-своему; и, весь вспыхнув как-то снутри, в трепете сладкого ужаса, стуча коленками и ладошками, я торопился к выходу и сбивал подушку39.
Эта детская игра, с ее контрастом между страшной тьмой и солнечной сияющей реальностью за нею, — прообраз тех внезапных переходов от растерянности к распознанию, которые характерны для его произведений. Это отвечает и одной из задач «Других берегов» — «доказать, — как писал сам Набоков, — что (мое) детство содержало, — разумеется, в сильно уменьшенном масштабе, — главные составные части (моей) творческой зрелости»40.
В это время — хотя и недолго — Владимир фактически говорил по-английски лучше, чем по-русски41. Мальчик рос в семье, англофилия которой была больше чем простой данью моде, и поэтому не стоит корить его за то, что Эдемский сад в детстве представлялся ему британской колонией42. По словам В. Набокова, английский
был языком моих первых журналов «Little Folks», «Chatterbox» и тех чрезвычайно аппетитных книжек со страницами скорее широкими, чем длинными, где на ярких рисунках были изображены белочки, которые заворачивали в листья мед для деспотичной совы, а одна из белочек[15], моя представительница в 1904 году, смело подняла на смех эту жестокую птицу, или приключения одной из первых гоночных машин с рыбьим профилем43.
Когда интервьюер поинтересовался его самыми ранними воспоминаниями о том, что ему рассказывали по-русски в детстве, то он ответил: «Английские сказки (см. мою автобиографию)»44. По утрам мисс Шелдон[16] — Виктория Артуровна, как ее звали на русский манер, — читала ему «Маленького лорда Фаунтлероя»45. Не удивительно, что ему больше нравилось слушать мать. По вечерам в Выре, когда Сергей уже спал, она усаживалась в гостиной с Владимиром, переодетым ко сну мисс Шелдон, и читала ему по-английски яркую сказку, способную разбудить его фантазию: легенду о Тристане или какую-нибудь выбранную наугад повесть, которая останется с ним на всю жизнь.
Над его кроватью в Выре висела акварель в рамке:
…сказочный лес, через стройную глушь которого вилась таинственная тропинка; мальчик в сказке перенесся на такую нарисованную тропинку прямо с кровати и углубился в глушь на деревянном коньке; и, дробя молитву, присаживаясь на собственные икры… я соображал, как перелезу с подушки в картину, в зачарованный лес — куда, кстати, в свое время я и попал46.
Эта инволюция, когда маленький Набоков осознает параллель между собой и мальчиком из сказки, — и это сверхъестественное погружение в таинственную картину снова и снова повторяется в произведениях Набокова. В романе «Подвиг» у Мартына над кроватью висит точно такая же картина, и когда он покидает Европу, чтобы нелегально возвратиться в Россию, где его, скорее всего, ждет смерть, его безрассудный, но победоносный переход границы в финале книги, кажется, еще раз воспроизводит тот момент, когда мальчик перелезает в картину. В первой главе «Других берегов» Набоков идет между родителями по «длинной, прямой, обсаженной дубками» аллее, а в конце этой главы его отец возносится к смерти, все выше к куполу храма, покрытому фресками; в финале последней главы книги сын Набокова идет между родителями по скверу Сен-Назера к трансатлантическому лайнеру, который должен увезти их в Америку, на свободу, и мы расстаемся с ним, когда он еще не может разглядеть впереди «выраставшие из-за белья великолепные трубы парохода, несомненные и неотъемлемые, вроде того, как на загадочных картинках, где все нарочно спутано („Найдите, что Спрятал Матрос“), однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда»47. А в финале «Ады» Ван и Ада уходят из жизни в свою собственную книгу и одновременно — таинственным образом — в книжку с картинками «Дети в лесу» из Адиной детской.
V
В сентябре 1903 года семья отправилась в Париж, где трехлетнему Сергею предстояла операция48. Из Парижа Набоковы поехали на средиземноморском экспрессе на Ривьеру. Ощущение чуда, испытанное Владимиром в железнодорожном вагоне train de luxe, не изошло с годами: «Как-то раз, во время заграничной поездки, посреди отвлеченной ночи… я стоял на подушке у окна спального отделения… С неизъяснимым замираньем я смотрел сквозь стекло на горсть далеких алмазных огней, которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем как бы соскользнули в бархатный карман. Впоследствии я раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы как-нибудь отделаться от бремени этого богатства»49. Они остановились в Ницце, где Дмитрий Набоков, выживший из ума и всем недовольный старик, находил некоторое утешение в заботах молодой матери Владимира Набокова — единственного человека, чье присутствие он переносил: «Служителя, катавшего его по Promenade des Anglais, он все принимал за нелюбимого сослуживца — Лорис-Меликова, умершего пятнадцать лет назад в той же Ницце…[17] Смутно вижу себя подбегающим к его креслу, чтобы показать ему красивый камушек — который он медленно осматривает и медленно кладет себе в рот»50.