– Значит, вот здесь вы и работаете? – продолжал Наводничий, медленно поводя полузакрытыми глазами по сторонам. На стене, за спиной Русанова он увидел портрет Ленина. На другой стене висела сусальная деревянная гравюра, на которой был изображен Есенин с курительной трубкой в углу рта и, разумеется, на фоне склоненной березы. Больше в этом маленьком кабинете ничего примечательного не было.
– Я так понимаю, лаборатория по сохранению тела Ленина, наверно, тоже в этом здании расположена? Наверно, можно будет немного пофотографировать, как вы там тело Владимира Ильича обрабатываете… – вкрадчиво сказал Василий, совсем уже переигрывая в своем стремлении стать похожим на собеседника – почти сползая с кресла и чуть ли не падая в обморок.
Алексей Алексеевич пристально посмотрел на него.
«Как бы не переборщить», – подумал Наводничий и подтянулся, хотя смотреть продолжал по-прежнему, из-под расслабленных век.
– Работы с телом Ленина фотографировать запрещено. Я вам и по телефону это сказал. И вы тогда (помните?) ответили, что хотите сфотографировать только меня, в моем кабинете, – спокойно сказал Русанов.
– Э-э… Да, конечно, но я был уверен, что ваш кабинет как раз и является лабораторией. То есть, что кабинет находится в самой лаборатории. Извините, я ведь в медицине и в других таких науках мало что понимаю. Гм. В любом случае, давайте сначала просто поговорим о вашей работе. Кстати, вот интересно: сохранение трупа – это медицина, или как? Надеюсь, вас не обижает мой вопрос.
– Это хороший вопрос. По существу. И я сейчас на него отвечу, – сказал Русанов. Он покопался в ящике стола и, выудив из него визитную карточку, дал ее Василию.
– А у вас нет случайно визитки? – сказал Алексей Алексеевич.
– Конечно, – ответил Наводничий. – Пожалуйста.
Русанов перед тем, как убрать визитную карточку Василия в карман, очень внимательно изучил ее.
– Так. Хорошо. Так вот насчет медицины. Сам я – доктор медицинских наук. Но если говорить о сохранении тела Владимира Ильича, то эта работа ведется на стыке медицины, химии и физики.
Василий достал из кофра диктофон и включил его.
– Вы не возражаете, если я на пленку запишу наш разговор? Чтобы потом что-нибудь не перепутать.
Алексей Алексеевич слегка развел руки в приглашающем жесте.
– Как же удается так долго сохранять тело Ленина? – спросил Наводничий.
– Если не вдаваться в специфические подробности…
– Извините, что перебиваю, но мне как раз подробности нужны.
– Понятно. Так вот, чтобы сохранить прижизненный облик умершего, надо заменить воду в клетках организма на бальзамирующий состав. В человеке, видите ли, очень много воды. И ее нужно заменить специальным раствором. Который, с одной стороны, не испаряется из организма, а с другой, – не впитывает влагу из воздуха.
– А состав этого раствора – тайна?
– Да. Это наше ноу-хау, как говорят иностранцы.
– Ноу-хау – это понятно. Это же деньги, наверно. Кстати, а сколько стоит забальзамировать человека?
– Не знаю… Я не финансист.
– А вот ваши специалисты, я слышал, бальзамировали иностранных вождей.
– Да. Это Димитров в Болгарии, Готвальд в Чехословакии, вьетнамский руководитель Хо Ши Мин, Агостиньо Нето в Анголе…
– И что, все это в порядке социалистической помощи, бесплатно?
– Ну нам-то, работникам, конечно, обычную зарплату давали, а государство, по-моему, за это получало определенную плату.
– Сколько?
Алексей Алексеевич поднял взгляд к потолку и задумался. Василий украдкой подтянулся в кресле и стал разглядывать бумаги, лежавшие на столе.
– Думаю, речь может идти о суммах… в миллион, или полтора миллиона… долларов… за каждого, – медленно сказал Русанов и опустил взор на собеседника, но за мгновение до этого Наводничий успел уставиться куда-то в угол комнаты.
– Хотя я не уверен, – продолжил Алексей Алексеевич. – Может, с какой-то из этих стран и вовсе денег не брали. Это ведь было дело политики. Экспорт идеологических ценностей не преследовал материальной выгоды.
– Понятно. А вы сами с идеологической точки зрения как к своей работе относитесь?
– Я – ученый.
– Ну, а как вы отнесетесь, скажем, к тому, что сейчас вот возьмут и решат похоронить Ленина?
– Это будет, прежде всего, научная потеря – все-таки никто в мире подобного не делал. Мы накопили уникальный опыт… Жалко, конечно, будет. Мы всю жизнь работали над этим.
– Да, это, конечно, неприятно, когда зарывают труд всей твоей жизни. Но пока можно не расстраиваться, ведь ничего не решено, и может быть, ничего такого не произойдет.