— Шеренга! Колья и топоры готовь! Четверкам приготовится. — Командую я. Ружья летят прямо на землю. Толку от них сейчас никакого, только будут мешать, нам нужна свобода перемещения, огнестрел почистим потом, если выживем. Бойцы выхватывают новое оружие, и обежав вышедшие вперед четверки, замирают в готовности сзади.
Не сбитые выстрелами бляхсы делают последний решительный прыжок, и приближаются со скоростью брошенного камня, свистя противными голосами. Вот они уже практически врезаются в застывшие в ожидании четверки.
— Лови! — Ору я в азарте. Четверки, на которые нацелились враги мгновенно срываются с места в разные стороны, и растягивают сети. Не успевающие среагировать на это бляхсы влетают и них и запутываются, пытаются махнуть своими дубинами, но на них летит еще одна сеть. Все два врага спеленали. Им беззащитным уже вбивают колья между крыльев, интенсивно работая обухами топоров.
Но на помощь летят еще два. Одного ловят. Однако не так ловко, как тех первых, один соплеменник падает, споткнувшись и выпустив из рук сеть, чем мгновенно пользуется враг и бьет дубиной, бедняга тряпичной куклой улетает в сторону. Но туда уже спешат другие, забрасывая бляхса сетями, и у них получается, еще один враг повержен.
Но второй успевает среагировать и зашуршав крыльями меняет направление. Он приземляется недалеко от частокола, и засвистев вновь взлетает, но не кидается в бой, а перепрыгивает в поселок. Там же женщины и дети!
Я с такой скоростью не бегал никогда. Влетел в ворота, растолкав выбегающих оттуда в панике баб. Черная сволочь стоит напротив моей Ларинии, а та, безрезультатно выпускает в него одну стрелу за другой. Как в замедленной съемке вижу поднимающуюся, зажатую в черной лапе дубину, готовую лишить меня счастья. Думать некогда, и я прыгаю, с хрустом вбиваю кол в щель между крыльев. Не знаю, что мне помогло, то ли удача, то ли приобретённая тут сноровка, но я попал, и острая деревяшка, раздвинув хитин, глубоко входит в тело, обдав меня фонтаном зеленой слизи. Чудище зашаталось у рухнуло прямо на мою Ларинию, подмяв под себя. Я взревел в отчаянии, но как ни старался не смог сдвинуть этого монстра с места.
— Помогите! — Заорал я, дергая бляхса за лапы. И мой крик услышали. Множество рук сдернуло мертвое тело с девушки, и я упал, заламывая руки, перед ней на колени.
— Лариния!
— Она открыла глаза и улыбнулась, и сказала тихим, усталым голосом:
— А ты и вправду великий древний герой, сошедший с картины. Правду о тебе говорят твои фастиры. Только липкий весь и зеленый.
Приглашение
Они стояли передо мной на коленях и колотились лбами о землю, оглашая пространство звуками, напоминающими приближение похоронной процессии
— Бум!.. Прости Фаст! Бум!.. Прости Фаст. Бум!
Более глупейшей ситуации, я в своей жизни не помню. Четыре озбрассо: Гоня, Строг, Бутсей и Дын, четыре самых влиятельных в нашем племени вождя, кроме дыни конечно, просили у меня прощения, а я не понимал, за что. Стоял, хлопал глазами, придурковато улыбался, и пытался их поднять, но у меня ничего не получалось.
Они просили себя простить, и только после этого, соглашались принять вертикальное положение, шантажисты чертовы. Я же пытался сначала узнать: «В чем дело?», и только потом простить, если будет конечно, что, и за что. Ситуация зашла в тупик на глазах у всего поселка. Но самое обидное, что при всем этом присутствовала Лариния. Она, кстати, не пострадала при нападении, только испугалась. Теперь стоит, вся серьезная, и наблюдает бесплатный спектакль. С главным клоуном в главной роли — мной.
— Вы всё-таки объясните, наконец, что тут происходит! — Я уже начал закипать. — Что вы из меня посмешище делаете. Встаньте немедленно, и рассказывайте, а то эти бляхские сопли на мне уже начинают засыхать, и я рискую превратится в зеленую статую.
Эти сволочи пристали ко мне сразу после боя, а я если помнишь, изрядно измазался, когда проткнул, эту блоху — переростка, и теперь зеленая жижа — кровь застывала, превращая мою мягонькую одежду, в рыцарские доспехи, а мое лицо в маску Арлекина.
— Короче. Идите вы в то место от куда на свет появились! — Наконец не выдержав вспылил я и бросился бегом вон из поселка к озеру.
Долго отстирывался, и мылся с помощью мелкого прибрежного песка. Что тут удивительного? Мыла нет, от слова совсем, не научились делать. Сам хотел попрогрессорствоать, но из рецепта помнил только ценник в магазине, и потому надраивал свое тело и штаны, одной и той же наждачной бумагой, в изобилии рассыпанной под ногами.
Покончив с этим издевательством, и разложив сушиться одежду на песке, сам раскинулся загорать, отдав скрипящее чистотой тело, во власть ультрафиолета. Скопившаяся усталость навалилась как-то сразу, и я уснул.
Снился приятный сон, как я спасаю свою Ларинию, унося ее на руках, из клокочущего пламенем вулкана. Кругом клубы дыма, прекрасное лицо девушки, земля трясется под ногами, я бегу, и….
Просыпаюсь, не понимая, что происходит, и выдаю многословную, душевную фразу, которая наверняка войдет в учебники по литературе. Приводить ее текст тут не буду, потому что, основная ее часть является нецензурной.
Эти четыре долбоящера, стоят недалеко от меня на коленях и трамбуют песок своими лбами. Монотонно повторяя как молитву: «Прости».
— Все, достали вы меня. Прощаю. — Сдался я, махнув рукой. — Только отстаньте.
Они мгновенно вскочили на ноги, и засверкали своими уродливыми улыбками. А ведь никакого раскаянья в глазах. Развели паршивцы.
— Слушаю. — Смотрю на них и сам засмеяться хочу. Настолько неправдоподобно играют смущение. Нет на них Станиславского.
— Мы вот в чем повинится хотели. — Гоня опустил голову, общаясь с песком, и ножкой так сволочь застенчиво песочек разравнивает. — Мы специально тебе видится с Ларинией не давали. Но не она в общем-то причина. Мы не хотели, чтобы ты с людьми встречался.
— Боялись мы. — Перехватил инициативу раскаяния Строг. — Боялись, что уйдешь от нас.
— Встретишься с похожими на тебя и бросишь своих фастиров. — Перебил Гоня.
— Это я уже давно понял. — Я не сердился, сегодня такой день, что можно простить все. — Но почему именно сейчас решили признаться?
— Так осознали. — Буркнул Дын.
— Смотрю на твою рожу, и сомневаюсь. — Усмехнулся я.
— Нууу…. — Замялся он. — Там еще это… Лариния пригрозила, что расскажет.
— А она то тут причем?
— С официальным визитом от их вождя она приехала. Вроде как в гости тебя зовут. Ну и предупредила, что если мы препятствовать будем, то расскажет все.
— Все! Простил! Валите отсюда! — Такое разочарование на меня накатило, что хоть вой. Я-то думал, что девушка со мной просто хотела встретится, а ей оказывается приказали мне приглашение передать. Раскатал губу баран. А, с другой стороны. Кто я такой. Фаст местных аборигенов, которые даже не люди. У которого и одежды-то элементарной нет. Нищий оборванец. Все правильно. Все так и должно быть. Если ты какашка, то и барахтайся в своей выгребной яме, нефиг в бальный зал вылезать, испачкаешь ещё там всех.
Вот в таком вот прекрасном настроении я и вернулся назад в поселок. Кругом эйфория победы. Радостные крики, танцы. Песни поют, особенно «Варяга», этот хит, практически гимном племени стал. Надо им какую ни будь веселую вспомнить, нельзя все время даже на праздниках — не сдаваться. Да и инструмент какой ни будь музыкальный напрогрессорствовать, что они все на губах барабанят.
Она быстро подошла, и опустившись на одно колено, протянула мне с поклоном, перевязанный черной бечёвкой свиток, толи бумажный, то ли еще из какого материала сделанный, непонятно.
— Прими послание нашего вождя Фаст! — Громко и торжественно произнесла она.
Вот только увидел ее склоненную белокурую головку, сразу все обиды прошли. Ну и пусть. Подумаешь обиделся он. На что? Вот же она, тут с тобой. Какая разница почему. Главное, что ты ее видишь, слышишь голос, чувствуешь запах волос, и сердце начинает стучать громче. Нет уж, я вылезу из этой вонючей ямы, и пусть другие будут бояться меня испачкать. Теперь есть цель. Она опять передо мной на одном колене. Вот дурак. Поднять же надо.