— Ты. Сука. Посмел явиться сюда, после того, как предал своих людей. — Я не мог говорит, я шипел, глуша распирающую ярость. — Ты, жалкое ничтожество, которое должно было сдохнуть, защищая. — Я смотрел в покрасневшее от натуги, задыхающееся лицо, с выпученными глазами, и не испытывал жалости, только брезгливость и желание раздавить червяка. Чьи-то руки схватили меня и оттащили в сторону, но я вырвался, раскидав препятствие и навис над ползающим у моих ног Габсурдином, хватающим ртом воздух.
— На колени, падаль. — Пнул я его. — На колени.
Его, хрипящего и растерянно стреляющего глазами схватили и поставили передо мной, но я расшвырял держащие его руки.
— Не сметь трогать, эту дерьмо, я сам. Ты лишаешься титула Фаст. Твое поганое погоняло не может стоять в одном ряду со славным именем Фаста Борюкса.
— Ты не имеешь права так поступать. — Прохрипел он. — Нет такого закона.
— Я закон. Я Грост Фаст Кардир, владеющий жизнями Фастов Лишаю тебя титула, своим словом. Уберите от меня эту мерзость.
Смайлюсы
Что моет быть поганее, чем ехать куда-то, когда всей душой, находишься в другом месте. Да, я сейчас в седле. Впереди покачивается спина Габсурдина. Если бы не обязанности Гроста, небыло бы меня сейчас в этом чертовом лесу, за много километров от места, где остался разум. Вокруг привычное уже, сюрреалистичное издевательство над красотой местной природы. Извращенные подобия деревьев, кустарников и травы, проплывают, по обе стороны натоптанной тропы. Солнце пробивается сквозь кроны, солнечными зайчиками сверкая в глаза. Мы едем на побережье исполнить долг.
После той унизительной сцены отстранения, Фаста прибрежного племени, от обязанностей, пришлось ехать на встречу с его бывшими фастирами. Мне было стыдно за свой срыв тогда. Можно, что угодно говорить в свое оправдание. И то, что расстроен исчезновением жены, и то, что выпил много вина, и то, что Габсурдин сам виноват своим наглым поведением спровоцировав конфликт. Но это ни в коей мере не извиняет меня. В том, что приходится сейчас ехать к черту на кулички, вместо того, чтобы заниматься поисками жены, в этом только моя заслуга. Не психанул бы я тогда, придурок, сейчас все было бы по-другому. Нужно учится держать себя в руках.
После лишения фастирства, Габсурдин, долго, молча, стоял на коленях, опустив голову, на что-то решаясь. Мне было наплевать. Я уже забыл про него, отвлекшись поисками места, где последний раз видели Строга. Турып (это, тот молодой озбрассо, что видел момент исчезновения моего друга), постоянно путался, указывая то в одном направлении, то в другом. И чтобы он вспомнил, мы пытались воссоздать сцену сражения, на тот момент.
Строга изображал Бутсей, что кстати очень даже неплохо у него получалось. Он очень правдоподобно вскидывал руки вверх, и падал на землю, когда напрогрессорствую театр, будет Отеллу играть. Бабы и дети вживались в роли бляхсов: одни ползали, а другие пытались как можно выше подпрыгнуть. Забавно смотрелось. Остальным не приходилось ничего из себя изображать, они и так были участниками того сражения. Выездная гастроль театра долбоящеров, по-другому и не скажешь. Можно было бы посмеяться, если бы не было так погано на душе.
Общим мощным мозговым штурмом, после просмотренного несколько раз представления и бурного спора, сопровождаемого матерной руганью, пришли к выводу, что не мог Строг исчезнуть незамеченным. Слишком много вокруг присутствовало свидетелей. А так как в мистицизм и телепортацию тут никто не верил, потому, что даже понятий таких не знал, и версию растворение объекта в воздухе тоже не поддерживал, то вывод напрашивался один: провалился вождь баруци под землю. Оставалось только понять, как, и в каком месте.
Подпрыгивания, притопывания, пинки кочек, и ползанье по траве, результатов не принесли. Тогда мной было принято гениальное решение: перекопать тут все к чертям собачьим. Кому не досталось лопат, с остервенением принялись ковырять землю палками. Работы закипели. Но результатов мне увидеть не довелось. Проклятый Габсурдин спутал все карты, грохнувшись около меня на колени и с мольбой пожирая глазами заявил:
— Грост. Прости меня, за недостойное поведение. Я не понимал тогда, не знал всего, что произошло. Злоба и отчаяние затмило разум. Спасибо выжившим и спасенным тобой соплеменникам, все объяснили. Я согласен с решением, по лишению меня титула Фаста, и не смею оспаривать его, но стою сейчас на коленях с просьбой: «Прояви милосердие, приюти оставшихся в лесу людей моего племени».
— Еще есть люди? — Сказать, что я удивился, это значит ничего не сказать. — Какого рожна ты молчал?
— Я не мог решиться на разговор. Там женщины, дети и раненные. Они напуганы и прячутся.
— Он прав, Кардир. Ты обязан помочь. — Как Дын оказался за моей спиной я не увидел. И только чудом удержался от того, чтобы не заехать ему по физиономии второй раз. — Ты Грост, и потому тебе решать их судьбу.
Вот почему так? Почему надо всегда делать то, чего не хочется? Карма у меня такая что ли? И ведь понимаю, что они оба правы, что нельзя бросить людей на произвол судьбы. Но меня-то, кто поймет? У меня пропала жена, я обязан ее найти. Что делать с обязанностями, противоречащими моим желаниям? И согласиться нельзя, и послать подальше не получится.
— Может сам сходишь и приведешь? — Сделал я робкую попытку отмазаться.
— Теперь не могу. Я никто для них. А они не пойдут в чужое селение без приглашения. Там нужен ты.
Вот, что за бред? Что за извращенные традиции, блин? Почему даже поход в гости обязательно должен сопровождаться ритуалом? Хорошо хоть без жертвоприношений. Так они меня скоро со свету сживут обилием проблем. Прав был Жванецкий: надо, что-то в консерватории менять.
— Не волнуйся, Фар, мы за время твоего отсутствия все тут изроем, и обыщем. Найдем мы то место куда Строг мог провалился Не сомневайся. Езжай спокойно. — Это уже Бутсей нарисовался. Сговорились они что ли. Нет бы поддержать своего вождя, а они его дружно выпроваживают.
Теперь вот еду, и рассматриваю покачивающуюся спину Габсурдина, и окружающий полусумрак леса. Стволы деревьев- великанов, проплывают мимо, и одно из них меня на столько заинтересовало, что я свернул с тропы и подъехал, чтобы удовлетворить свое любопытство. Огромное, около метра в диаметре дупло, в стволе гигантской то ли сосны, то ли дуба, я даже рот открыл от удивления, никогда ничего подобного не видел. Внутри темно и сыро.
— Это самщир. — Прозвучал рядом голос попутчика. — Древесина съедобна, по вкусу напоминает сливу, (конечно же я использую слова слива как вкусовой аналог к местному определению). — Внутри много места, правда сыро из-за подтекающего сока.
Чего тут только не увидишь. Уже не удивляюсь. Но надо ехать. Время не ждет.
Внезапно, едущий впереди хатир Габсурдина остановился, и замер, ожидая, когда подъеду я.
— Впереди смерть. — Произнес бывший Фаст могильным голосом. — Опять я не выполню своего долга, не спасу племя.
— Что случилось?
— Слышишь этот гул? Это смайлюс.
— Что еще за напасть? — Впереди действительно нарастал глухой гул, как будто стая шершней приближалась к нам. Нервишки неприятно защекотало.
— Время объяснять нет. Забирай моего хатира и убегай, что есть мочи беги назад. Я останусь и отвлеку. Возможно одного меня хватит, и они не кинуться в погоню. — Он спрыгнул из седла на землю и застыл с топором в руках.
— Что тут вообще происходит? С чего это ты решил, что я могу сбежать? Или сдохнем вместе или сбежим, опять же вместе.
— Это стая. Маленькие, злобные, очень быстрые, пожирающие все на своем пути создания. От них нельзя отбиться и нельзя убежать, только отвлечь.
— А спрятаться?
— Тоже нет, к них очень хороший нюх и зрение.
— Ну-ка прыгай в седло. — У меня мгновенно созрел план.
— Я сказал в седло. Выключи своего упрямого барана, и слушайся. — Рявкнул я. — Шанс всегда есть.
Через минуту, мы уже наблюдали за скрывающимися за поворотом хатирами, отправленными в поселок, стоя по колено в липком, воняющим брагой соку самщира, высунув из дупла взволнованные рожи.