— Я понял. Ты хочешь пожертвовать ими для спасения. — Габсурдин угрюмо кивнул в сторону убегающих животных. — Стая бросится следом и потеряет нас.
— Хрен им, а не Тузик, я своих не предаю. — Злобно оскалился я.
Через мгновение после исчезновения из поля видимости, хатиров, появились они, очередные извращения местной флоры. Вот откуда тут могли знать про смайлики? Откуда настолько идентичное название, со стилизованным графическим изображением из моего старого мира. Смайлюс — смайлик. Желтый, размером с теннисный мяч, в красную полосочку под зебру, с пчелиными крыльями и хищной улыбкой акулы, колобок убийца, два изумрудных глаза и две черные дырки вместо носа. В общем полный бред.
Я свистнул, привлекая внимание. Габсурдин охнул, присев, а стая желтых извращений, сменив направление полета, резким, под девяносто градуса рывком, бросилась радостно жужжа к нам.
Ты пробовал когда-нибудь разрубить топором летающую осу? И не пробуй не получится, движения у нее резкие и быстрые в непредсказуемом направлении, тут, то же самое. Эти гребаные смайлики неуязвимы. Мы махаем оружием посменно не высовываясь наружу. Отбиваемся от попыток захвата дупла, приютившего нас дерева, уже несколько часов подряд. Попали за все это время только один раз. Габсурдин разрубил одну такую, забрызгав себя розовой гадостью. Как будто ничего и не случилось, как кидались, так и кидаются, щелкая зубами, даже внимания не обратили на потерю бойца.
Пот заливал мне глаза, а руки уже переставали слушаться. Еще немного, и не удержу топор. Упертые сволочи. Мне почему-то казалось, что им быстро надоест, и они улетят, оставив нас в покое. Но нет. Они даже не запыхались.
— Еще немного, и я сдохну от усталости. Как их прогнать? — Блин. Свой голос не узнаю. Словно кузнечные меха разговаривают моими губами.
— Только убив их вожака. — Габсурдин сидит прямо в соке, вытянув ноги, отдыхает, приводя дыхание в норму, к своей смене готовится. Места в этом дупле еще на четверых нас хватит, можно расслабиться, не заморачиваясь. — Вон он, чуть слева в стороне. Тот, что побольше и потемнее. Но он кинется только в крайнем случае. Когда уже победу почувствует. Смайлюсы мгновенно интерес потеряют, если с ним покончить. Но это не точно. Так только говорят, никто на практике не пробовал.
Решение влетело мне в голову дурной пулей. Ничего тупее, я придумать как всегда не смог.
— Иди сюда. — Позвал я собрата, по несчастью. — Я сейчас выпрыгну, постараюсь перелететь за спину этому мелкому гаденышу. Вся стая бросится на меня, оставив тебя без внимания. Ты прыгай следом и руби главаря. Только попади пожалуйста, будь добр, иначе меня сожрут мелкими порциями, а мне ой как этого не хочется. Готов!!!
И не дождавшись ответа прыгнул.
Домой
Пока летел, прокусили, суки, плечо, руку, обе ноги и задницу в пяти местах. Хорошо, что Тузик убежал, мне то теперь седло противопоказано. Спасибо Габсурдину, вовремя он все сделал и четко. Задержись на секунду, не махни своим топором, на землю бы упал мой обглоданный, но все еще матерящийся, скелет. Пираньи, какие-то, а не смайлики. Но до чего же больно, блин. Пусть и моментально все произошло: прыгнул, поорал, на землю тюфяком шлепнулся, но успели, за это время, мне сволочи шкуру изрядно попортить.
Сейчас лежу, поскуливаю, себя жалею, смотрю как в лесу растворяется удаляющийся рой смайлюсов, и слушаю, как рядом Габсурдин хохочет, придурок. Это у него нервное, уж я-то знаю, сам такой, тоже на ха — ха пробивает. Никакого уважения к вышестоящему мне. Что за мир? Но, всеравно спасибо ему, не растерялся, все сделал как надо. Вон недалеко тушка смайлика, главаря местной банды, валяется, точно пополам он ее поделил. Молодец. Уважаю.
Раны мне мой попутчик какой-то травой замазал, пожевал плюнул и растер. Плечо, руку и ноги нормально получилось, а вот с остальными пятью укусами, мне пришлось покраснеть немного, Все боялся, что проедет по тропе кто-то и увидит. Некрасиво могло получится, неэстетичный прямо скажу вид у меня со спущенными штанами, в раскорячку, и с бородатым мужиком сзади, занимающимся непонятными манипуляциями. Но слава ветру пронесло. Бог миловал от позора.
Отдохнули немного. Габсурдин, за это время, с кусачего колобка шкуру снял, обещал подарок потом сделать, какой не сказал, только улыбнулся многозначительно. Затем сливовой древесиной перекусили, ничего так, кисленькая на вкус, не особо противная, хотя и чувствовал себя, в процессе, неким бабром переростком. Отдохнули немного и дальше пешком пошли. Что поделаешь, больно ногам конечно, но идти надо, да и транспортного средства в округе не наблюдалось, а времени мало совсем, мне жену искать, тут уж себя жалеть не получится.
К вечеру добрались до лагеря бывших габсурдировских фастиров. Страшное зрелище. В густых зарослях кустиков — переростков, распространяющих запахи смеси мяты с тухлым мясом, с грязно-синего цвета листьями в виде сердечек и вкраплением зеленых вьющихся змеями стеблей, нас встретили угрюмые, израненные люди. Худые, в изодранной одежде, с бледными голодными лицами, они окружили нас и встали на колени перед Габсурдином, конечно только те, кто мог стоять, потому, что многие лежали на земле раненными, не способными подняться. Их отстраненный мною о обязанности вождь, не долго оставался на ногах, и рухнул, в свою очередь, перед ними склонив голову:
— Я больше не Фаст вам, друзья мои, меня лишили титула и сделали это заслуженно. — Он что-то еще говорил и говорил, а не слышал.
Смотрел на стоящих на вокруг людей, вспоминал остальные случаи такого выражения рабства, преследующие меня на каждом шагу, и думал: «Откуда такой странный, унизительный ритуал у гордых и независимых жителей Борукса». Никак не вяжется у меня в голове, способный дать подзатыльник своему Фасту Дын, с его же склоненной, через мгновение, в покорности головой. Что-то было в их истории, такое, что внесло в традиции этого мира столь странные выражения покорности. Надо непременно попробовать все это поменять. Убрать из их сознания, эту рабское преклонение. Претит это моей натуре. Ненавижу.
Из раздумий меня вывело осторожное прикосновение к ноге. Взлохмаченный, незнакомый мужик с жутким синяком во все лицо и рваной раной на плече стоял передо мной, опять же на коленях, а вокруг застыли в ожидании остальные, устремив на меня встревоженные взгляды.
— Не лишай нас Фаста, Грост. Он достоин этого звания, мы не просто так отдали ему наши жизни. Все племя просит тебя об этом.
И снова, больше шестидесяти человек упали в позу раба, склонив головы.
— Встаньте. — Я поднял уткнувшегося мне в ноги лбом и замершего в унизительной позе просителя, взяв того за плечи. — Возможно я был неправ. Я уже мог убедится, что он не трус. Теперь вижу и вашу к нему преданность. Пусть будет, так. Я возвращаю титул. — Только прошу. Не падайте вы больше передо мной на колени, не нужно этого…
— А как же принести присягу? — Габсурдин выглядел растерянно, и периодически оглядывался назад, как бы ища поддержки, смотрел мне в глаза.
— Какую присягу? Ты вроде уже Фаст. Я же только, что вернул отобранное мной по недоразумению?
— Присягу тебе.
— Зачем?
— Мы хотим, чтобы ты стал нашим Гростом. Мы хотим объединить наше племя с твоим, и вернуть, в связи с потерей священного огня, утраченную связи с предками, в вашем костре, так, как ты сделал это раньше с остальными.
Вот как выразить цензурно чувство, которое я испытал в этот момент? Злость, страх, раздражение, разочарование, слитое в единое чувство. Я не знаю подходящего выражения, кроме как пресловутое упоминание про маму. Им и воспользовался. И только после эмоционального монолога, сопровождаемого интенсивным жестикулированием, я успокоился, и заговорил уверенно:
— Для того чтобы принести присягу, необязательно падать на колени и биться лбом о землю. Ведь ты клянёшься не лбом, а сердцем. Отдавая свою жизнь, ты не отдаешь свою совесть и свою честь. Не нужно унижать себя. Это не надо ни тебе ни мне. Я вообще не сторонник всех этих клятв, мне ничего от вас не надо. Но если судьба так уж распорядилась, и мне никуда от всего этого не убежать, то хотя бы ритуал присяги я изменю. Отныне, для дачи клятвы фастирства или гростства, достаточно будет склонить голову, падать на четыре кости запрещаю. Увижу, убью.