Пропорциональная телу, зеленая голова, покрытая редкими длинными красными волосинками, с щелью беззубого рта, задачей которого, видимо, было не схватить и разорвать жертву, а всосать ее в себя. Длинное тело без ног покрытое желтого цвета жесткой шерстью, с откровенно выделяющимся пивным таким брюшком, и длинный, голый зеленый хвост, со здоровенным таким костяным набалдашником на конце.
Живучая зараза оказалась, как минимум с десяток пуль в нее влетело, по вырывав куски мяса, оставив за собой кровоточащие зеленой жижей раны. А ей хоть бы хны. Свистит, крутится юлой и кувалдой на конце хвоста машет. Все норовит огреть тебя. Вон одному из охотников прилетело. Шагов на восемь ускакал, как камешек по волнам. Знаешь наверно, как это происходит, когда пускаешь каменюку по морю. Вот он так и скакал, при каждом отрыве от земли матерясь. По-своему конечно матерился, не по-нашему, но тоже впечатляюще, слух радовало.
Долго мы с ней возились. Уже темнеть начало, когда она наконец на песок рухнула. Что тут скажешь. Впечатлений море. Что-то типа нашего: — «Ура!», разнеслось по пустыне. На трясущихся от усталости ногах мы сплясали вокруг туши местную лезгинку, под имитацию звуков барабана охрипшими глотками. Задорно получилось. Я впечатлён. Кстати мои новые друзья очаровались исполнением барабанной дроби в моей интерпретации. Пробовали потом многие повторить. Три раза: «Ха», не получилось у них ничего, зря только губешками хлопали.
Разделку туши закончили уже под светом местной луны. Что сказать. Луна как луна, отличий я особых не заметил, пятна может по другим местам расползлись, но я тут пас, не знаток астрономии, то же и по звездам могу ответить. Из всех созвездий я кроме большой медведицы не знаю ничего, да и то не уверен сколько там в нее звезд входит, и куда какая в какую сторону смотрит. Так вот, ее, я тоже не нашел. Но ночное небо впечатляет. Мне жителю города особенно, в душе аж замирает, когда в верх смотришь. Купол бесконечности, усеянный мелкими искорками недосягаемости. Заорать хочется от восторга.
Мы сидели кружком вокруг глиняной плошки, с жиром, сдоенным (я не оговорился, жир в районе живота у этой твари был жидким, и его натурально выжали) с упокоенного нами животного, в котором плавал и горел кусочек тряпицы. Довольные и расслабленные охотники, вытянув ноги, жевали сушеное мясо, которое взяли с собой из лагеря и запивали водой из кожаных фляг.
— Мне хоть как зовут эту зверюгу скажите. — Я лениво оторвал кусок мяса зубами, и похлопал ладонью по мешку, с разделанной добычей.
— А то ты не знаешь. — Гоня посмотрел на меня вопросительно правым глазом.
— От куда, мне разве сказал кто ни будь?
— Так, Дын! Дальше в таких случаях положено ставить многоточие. Потому что речь командира выписала такие кренделя, то будь я фольклористом, то непременно бы получил самую важную премию, за ее опубликованье. — Почему он не знает. Ты чему его учишь. — Дальше еще небольшой кусочек не норматива, а потом грозный взгляд в мою сторону. — А ты? — И вновь нужно звать фольклориста, за новой порцией наград. — Ты Фаст или погулять вышел? Почему у своего Фастира не спросил.
В потоке событий я совсем забыл рассказать, что теперь моё имя Кардир, что в переводе на русский означает грозная кирка. Догадываешься почему? Конечно за того пантара, которого я завалил. А и еще у меня есть титул — Фаст, это потому, что я теперь владею жизнью Дына, а он теперь мой, чего ржешь, какой фастфуд, Фастир он теперь, принесший клятву жизни, в переводе. Имя теперь моё звучит гордо: Фаст Кардир. Как тебе? И я считаю, что неплохо.
— Скильдим называется эта животина, одна из самых опасных и осторожных в пустыне. — Прекратив наконец матерится, снизошел до ответа Гоня. — И что бы я не слышал подобных вопросов в дальнейшем. Фастира своего тереби почаще, пусть объясняет, что непонятно.
— А вот у меня еще вопрос.
— Опять! — как-то беззлобно рыкнул командир, — Второй вопрос подразумевает хороший тычок в лоб.
— А я и не тебя спросить хочу, а всех. Кто такая эта девушка…? Ну та…? Что в лагере была? — Вот вроде несложный вопрос, а почему-то, задать его я решился только сейчас. Причем в душе все затряслось и сжалось.
— Приглянулась? — Гоня усмехнулся и откинулся на спину, положив голову на трехпалые ладони. — Охотница она. — Он пожевал и сглотнул кусок мяса. — Знаменитая. Они тогда с отрядом банутьяров как раз этого пантара выслеживали. Говорят, что много бед он в лесу наделал. Вот и послали их на поиски. Но ты обломал охоту.
— Банутьяры, это кто?
— Жители лесные. Многочисленное племя у них. Хорошие охотники, мы дружим. Ладно, давайте спать. Завтра в лагерь, а потом домой. Семью увидеть хочу. Соскучился по дочкам. Он закрыл глаза.
Пустыня погрузилась в тишину. Только шуршание перекатывающегося песка, и легкое потрескивание тряпицы в жиру. В доме всегда должен гореть огонь, даже если этот дом временный лагерь.
Возвращение
Гоня нависал надо мной клокочущим вулканом, выплевывая разрывающие мне душу обидные и несправедливые слова.
Охотники, а я теперь, как говорится, официально состою в этой зеленой банде, после пяти дней перехода по пескам, дошли наконец до поселка дроцев. Лучше бы мы засохли пустыне.
Шли в приподнятом настроении. Веселились, как дети, право-слово. Шуточками перекидывались, толкали друг друга беззлобно, только что в чехарду с салочками не играли. И только меня бил легкий мандраж. Но это и понятно. Волновался. Бояться нечего вроде, нормально там должны встретить, а вот всеравно колотит. Как примут, как посмотрят на нового соплеменника, да еще другой расы. Может это только мне свойственно — потряхивание от неопределенности ожидания неизбежного, но скорее всего это общечеловеческое чувство, за исключением деревянных на всю голову, индивидуумов, конечно.
И вот уже впереди конец долгого пути. Перевалив через очередной бархан, мы остановились, и я застыл в восхищении, с открытым ртом. Отфотошопленные картинки природы, которые у нас «три — дэ» называются, их еще на стены принято вешать и восхищаться, видел? Так вот, они — жалкое подобие той красоты, которую довелось увидеть мне. Рисунок трехлетнего ребенка, рядом с шедевром Ван Гога.
Желтая безжизненная пустыня, плавно переходящая, мелким точками, потом небольшими пятнами, и по мере удаления расплывающимися в размерах, и наконец полностью заполнявшими пространство сочно — зелёным искрящемся радостью лугом, где во всем великолепии застыло зеркалом огромное, сверкающее солнцем, озеро, на фоне плавающих в дымке облаков гор, и лес между ними, слегка подернутый дымкой, настоящий лес! Все заполнено радующейся в лучах солнца жизнью. Как же нам всего этого нахватало. Этого воздуха — наполненного ароматами цветов. Этого ветра — свежего, немного влажного, ласкающего прикосновениями кожу. Солнца, не обжигающего, а нежного, пускающего в глаза веселые зайчики зеркалом озера. Слов описать не хватает, а душой не расскажешь.
Поселок дроцев располагался на небольшом холме на берегу. Огороженное ровным частоколом, с домами юртами селение. Натоптанная тропа прямо к распахнутым воротам. И тишина. Страшные предчувствия накатили на нас ледяной волной. Никто не вышел на встречу, никто не бежит по тропинке с криками приветствия. Так не бывает. Нас не могли не заметить. Что-то случилось
Мы ворвались в ворота и застыли ошеломленные опустошением царящем здесь. Нет, ничего не было разрушено. Все юрты стояли целыми. Не видно было и следов пожара. Только трупы. Разлагающиеся на солнце, облепленные роящимися мухами, смердящие останки когда-то живых существ. Мужчины и женщины, обобранные до состояния неглиже, с рубленными ранами разбросанные в беспорядке там, где застала их смерть. Все имущество аккуратно своровано, вплоть до битого глиняного горшка. Именно аккуратно, так, как бережливый хозяин собирается к переезду. Страшное зрелище. Мой желудок сделал: «Фи», и я выскочил вон, назад за ворота.