— Занят он. Обедает.
Вот тут меня проняло. Трясучка с мандражом сбежали мурашек с собой прихватив, вот уж никогда за собой такого не замечал, затрясло аж от ярости, за такой наглый ответ, хотя нет, было что-то похожее с пантаром. У меня тогда тоже крышу сорвало. Обедать они соизволят, а я значит, червь поганый, ждать должен. Так, надо в руки себя взять, как бы делов не натворить. Собрался с духом, брови, на всякий случай нахмурил, и объяснил этой жабе зеленой все спокойно и подробно, правда немножко эмоционально получилось.
И что я думаю, и куда ему идти и на что идти, и много еще чего интересного. Все свое выступление тут описывать не буду, так как длинное получится, листов на семь, а так как, законом нецензурная речь запрещена, и запикивается, то получится семь листов точек с междометиями.
Проняло его. Осознал, что был не прав, речь выслушал рот открыв, молча, не перебивал.
— Силен. Ща позову. — Заговорил он не сразу, только после того как челюсть на место вставил. Кивнул головой и в воротах скрылся.
Ждал я не долго. Появляется из ворот образина, вся в шрамах, мышцами перекатывается, рукой трехпалой рот свой вертикальный от жира вытирает. И ко мне. Улыбается гад.
— Это ты меня звал? — Вот дурной вопрос, кто еще то звать мог, один ведь я тут. — Говорят ты материться горазд. Повтори что стражнику сказал, а то он не запомнил.
— Повторю, только потом, если заслужишь. А сейчас поговорить надо. Отойдем?
Мы в сторонку отошли, и сели на опушке леса, рядышком, прямо как голубки поворковать.
— Говори. — Усмехнулся он.
— Зачем вы дроцев побили. Нечестно так поступать, не по правилам.
— И ты ради этого меня позвал? Зря время потратил. Теперь я правила устанавливаю. Я сильнее. Да и не записаны нигде эти правила. Так что я в своем праве.
— Можно подумать ты читать умеешь. — Усмехнулся я.
— Конечно. — Он даже обиделся.
Вот это новость. Эта образина грамотная. Может и друзья мои тоже. Никогда об этом разговоров не было. Выживу поинтересуюсь.
— Правила те неписанные, предками вашими придуманные, много поколений их соблюдают. — Попробовал я надавить на преемственность поколений, но не вышло.
— Жизнь меняется, с ней меняются и правила. Я сильнее.
— Это только твое мнение, и оно неверное.
— А ты докажи. — И опять нагло усмехнулся.
— Хорошо, зайдем, с другой стороны. Вот вы побили дроцев, теперь с кем биться будите? Рядом нет никого больше. Или сами себя мутузить до кровавых соплей начнете.
Он зачесал репу.
— Не подумал Что-то.
— Вот. — Поднял я палец вверх. — Верните им баб с детьми. Пройдет немного времени они опять достойными соперниками станут. Бейтесь на здоровье.
— Не правильно это. Отбить они их должны. Таковы правила.
Вот ведь баран тупой. Что мне с ним делать?
— Какие блин правила? Ты их только что сам отменил. Но хорошо. Давай тогда так. Один на один.
— Это как?
— Вы что, один на один не дрались никогда?
— Не.
— Объясняю. Выходишь, к примеру, с одной стороны ты, а с другой стороны Гоня, и бьетесь.
— До смерти? — Он аж подскочил на радостях, и ладошки потирает. Вот гад какой кровожадный.
— Почему обязательно до смерти, можно до первой крови.
— Не. — Он вновь сел. — Так не интересно.
— Ну хорошо, до смерти, так до смерти. — Я согласился, хотя внутри был абсолютно против.
— Это другое дело.
— Но перед этим надо условия придумать.
— Что еще за условия.
— Побеждает наш боец, вы нам баб с детьми возвращаете. Побеждает ваш, дроци уходят.
— Если они уйдут, кто с нами биться потом будет?
— Они не насовсем уйдут, через месяц вернутся, и снова один на один.
— Тут подумать надо.
— А что тут думать, так и скажи, что слабо.
Он аж подпрыгнул.
— Кому?
— Так тебе. Слабо. Струсил так и скажи. Чего тут выезживаешься.
— Согласен я бьемся завтра, противника выберу сам. — Он аж заревел от злости. О как его тукнуло по самолюбию.
Ха, и тут это дурное «слабо» сработало, купился. Сколько в нашем мире дураков от него пострадало, и ведь я один из них, а теперь сам применяю.
— По правилам они сами выбрать должны. — Я конечно возмутился для проформы, но уже понял, что спорить бесполезно.
— Нет больше таких правил. Я свои устанавливаю, я сильнее.
Ну и что делать. Придется соглашаться. Тут уж пан или пропал. Нашим деваться некуда. Не будет боя один на один, все придут. Перестреляют их тут, а так шанс какой не какой есть.
— Ладно согласен.
— Ты речь свою повторить обещал.
— Что? — Я не понял сразу.
— Что у ворот стражнику рассказал, повтори.
Раз обещал, то выполнил. Только серенько как-то получилось, без огонька. Всё-таки настрой большое значение имеет. Но ему понравилось.
— До завтра. — Мы попрощались, и он к своим пошел, а я к своим. Договорился на свою голову.
С ним биться буду
Дроцам мои договоренности понравились. В чем в принципе я и не сомневался. Отблагодарили они меня конечно своеобразно. Плече отбили в чистую. Каждая сволочь приложится старалась посильнее, выражая свою восхищенность дипломатическим даром такого мудрого меня. Рука теперь плетью висит, и синяк бордовый. Ну сволочи, да и только. Я им доброе дело сделал, а они меня искалечили. Но Дын обещал какой-то гадостью намазюкать и убедил, что к утру пройдет.
К утру не прошло. Обманул. Тоже гад, а я поверил. Нет, рука работать стала, только всеравно больно. Сижу теперь в сторонке, потираю отбитый орган, и ругаюсь потихонечку непристойно. Друзья мои зелёные чуть в сторонке полукольцом стоят. Впереди Гоня, на вороном коне. Шучу я, какой конь, не используют они такой способ передвижения. Ножками побегать они любители. Считают неправильным эксплуатировать чужой труд. Вот она истинная толерантность, даже без радуги как-то обходится.
Стоят дроци, как наверно ты уже догадался напротив ворот бруцких. Ждут. Переговариваются потихонечку. Нервничают. А те не спешат выходить, специально на нервы наверно действуют, не верится мне, что струсить тот здоровенный дядечка смог. Наверняка в дырочку в заборе подсматривает и посмеивается. Психологическое давление оказывает. Вот кто его такому научил? Тут ни школ, ни институтов нет.
Наконец-то. Соизволил супостат на бой явиться. Вон довольный какой вышагивает. Светится аж весь. Кожу жиром натер, брови в косичку аккуратно заплетены, если бы не рожа мерзкая, восхищаться можно. Медленно идет, в вразвалочку, топором поигрывает. Гоня на встречу два шага сделал и застыл памятником. Этикет, тут не возмутишься. Тот подошел, раскланялись, в грудь себе постучали, то же часть обряда, разговор начали.
— По договоренности, мы пришли на битву, один на один. Ждем твоего выбора. — Наш то павлином стоит, только не хвост, а грудь распушил. Глаз подбородочный огнем сверкает, с другими двумя в переносицу противнику нацелились, и трио дырку сверлят. Сейчас дымок должен пойти.
Баруц, улыбается ехидно, головой кивает, собрание желающих подраться, напротив рассматривает. Я неподалеку, отвлекся слегка. Жук интересный под ногой попался. Блестящий, синего цвета, с каёмкой красной по краю хитиновых крылышек. Я его на ладонь посадил, любуюсь. Засмотрелся на чудо, пока там выбор происходил.
— С ним биться буду. — Под общий вздох, и последующий гомон дроцев, вынес вердикт поединщик.
Естественно меня заинтересовало, чего это наши так взволновались, на кого это такой возмутительный выбор пал? Глаза я поднял и прямо в ноготь черный уперся. Чуть повыше взгляд перенес и в морду, улыбающуюся уткнулся. Сука. Прости за моветон, не сдержался.
Наши гомонят, руками машут несогласные с выбором.
Дын вокруг вождя вражьего прыгает, руками мельницу изображает, вопит сиреной:
— Меня выбери! Я фастир его. Меня можно!
Гоня за плечо беруца хватает, держит, вырваться не дает:
— Неправильно это, он не дроци, другого выбирай. — И грудь колесом топорщит, типа мня бери.