В Херсонесе, наконец, побывал и святой Константин Философ, первоучитель славян, создатель славянской азбуки. Он первым перенес мощи святого Климента Римского в город, а часть мощей забрал с собою (впоследствии он положил их в церковь Святого Климента в Риме, где и сам был похоронен). Здесь, в Херсонесе, святой Константин обрел «русские письмена» — еще одну, на этот раз незримую и невещественную святыню русского христианства.
Владимиру поистине было с кого брать пример ревности в вере и христианском подвиге. Затянувшееся пребывание в Корсуни, наверное, стало для него временем духовного перерождения. То формальное крещение, которое было воспринято им в Киеве и которое своим непосредственным поводом, побудительным мотивом имело внешние, чисто политические обстоятельства, теперь наполнилось подлинно высоким, соответствующим содержанием. И если в точном, церковном значении этого слова крещение Владимира в Корсуни — все же, вероятно, не более чем исторический миф, легенда, то в более широком, символическом смысле — несомненная истина.
Памятником духовного перерождения князя Владимира стал построенный им храм в Корсуни — первая из многих христианских церквей, возведенных по велению Крестителя Руси. Летописец так говорит об этом:
«Поставил же [Владимир] церковь в Корсуни на горе, посреди града, где сыпали землю корсуняне, вынося присыпь. Та церковь стоит и до сего дня»{306}.
Слова летописца «посреди града» вовсе не означают некую центральную точку древнего Херсонеса, но лишь указывают на то, что церковь находилась внутри городских стен. Ее название опять-таки по-разному приводится различными письменными источниками. Из летописей, содержащих древнейший текст «Повести временных лет», лишь Ипатьевская называет церковь — Святого Иоанна Предтечи. Житие Владимира именует ее церковью Святого Василия. Возможно, это название отразилось и в Лаврентьевской летописи — в названии другой корсунской церкви, также стоящей «посреди града», — той, в которой крестились князь или его дружина.
Археологам, кажется, удалось найти остатки этого храма, отождествив Владимирову «церковь на горе» с открытой еще в XIX веке «базиликой на холме» в западной части города. Как оказалось, эта базилика — простая по форме и не очень большая по размерам — была поставлена на месте прежде разрушенного храма. Кем и когда был разрушен этот последний, неизвестно. Возможно, воинами самого Владимира после захвата города. Во всяком случае, новая базилика строилась из обломков прежнего храма, которые были под рукой у строителей. О связи новопостроенного храма с военными действиями свидетельствуют находки среди ее развалин каменных зубцов треугольной формы, некогда возвышавшихся над стенами города; их, очевидно, также использовали при строительстве{307}. Сбрасывание зубцов со стен после окончания военных действий имело символическое значение — оно знаменовало падение города в буквальном смысле этого слова.
Теперь наконец Владимир мог покинуть Корсунь. Но значительная часть города — богатства, святыни и даже жители, священники, — была вывезена князем на Русь. «Владимир же… забрал царицу, и Настаса, и священников корсунских с мощами святого Климента и Фива, ученика его, взял сосуды церковные и иконы на благословенье себе… Взял же и двух идолов медных, и четырех коней медных, которые и ныне стоят за Святою Богородицей (то есть за Десятинной церковью. — А. К.), о которых несведущие думают, будто они мраморные. Корсунь же возвратил обратно грекам в качестве вена[84], ради царицы; сам же пришел к Киеву»[85].{308}
Вывезенные Владимиром реликвии должны были не просто украсить Киев, но по существу превратить его в новый Корсунь, перенести седую древность и святость этого знаменитого византийского города на берега Днепра. В средние века такие абстрактные понятия, как преемственность, традиции и т. д., воспринимались очень конкретно. Киев, стольный град Владимира, не имел пока своего определенного места в границах христианского мира. Владимир раздвигал эти границы, включал в их пределы собственную державу, привносил в нее христианскую традицию — и делал это не умозрительно, а вполне осязаемо, буквально, перемещая сами христианские святыни.
Мы уже говорили о том, что священники-корсуняне составили клир киевской Десятинной церкви. В эту церковь была положена глава святого Климента Римского и мощи его ученика Фива (имя которого, кстати, упоминается в славянском тексте Мучения святого Климента). В начале XI века Титмар Мерзебургский назовет сам Десятинный храм «церковью мученика Христова папы Климента» — возможно, по находившемуся в нем приделу во имя святого. В XI или XII веке клирик Десятинной церкви составит торжественное «Слово», прославляющее святого Климента Римского как защитника и покровителя Руси, а также и князя Владимира, который «со многим тщанием, пребольшой верою… любезно и благоверно» перенес святые мощи из Корсуни в Киев «на освящение и спасение себе же и всему роду своему, скажу же, и стране нашей»{309}.
Сама Десятинная церковь даже строилась с использованием строительных материалов, вывезенных из Херсонеса{310}. После ее возведения князь Владимир передал церкви все то, что взял в Корсуни, — «иконы, сосуды и кресты». Рядом с церковью встали квадрига медных коней и античные изваяния, вывезенные из Крыма; своим видом они удивляли киевлян, только что сбросивших собственных идолов в днепровские воды. Так в Киеве рядом с княжеским двором возник, по удачному выражению современного историка, «свой собственный новый Корсунь»{311}.
Еще одним завоеванием Владимира, трофеем, вывезенным из Корсуни, киевляне должны были считать саму царицу Анну. Мы не знаем, насколько она была хороша собой, тем более после болезни, перенесенной ею в Крыму. Но киевляне, конечно, смотрели на нее не теми глазами, какими обычно мужчина смотрит на женщину. Ибо она была прирожденной «царицей» и, более того, единственной теперь законной супругой великого киевского князя. По мнению киевлян, ради нее и велась долгая и трудная корсунская война. Прошедшие события возвышали и приукрашивали Анну, делая ее эталоном женщины.
85
Никоновская летопись добавляет к числу трофеев, вывезенных Владимиром из Корсуни, еще «трех львов медяных».