Изначально, в первых десятилетиях IX века, ильменцы особенно тесно знались с жителями торговых поселений юго-западной Балтики – полабскими и поморскими славянами. Родней довольно близкой, учитывая, что предки словен пришли откуда-то из тех мест всего лишь в конце VII столетия. В Новгород и позднее прибывало немало переселенцев с Поморья и с Лабы, а родословные знати оказались переплетены. Потому и Гостомысл носил имя, которое до него встречалось лишь в княжеском роду полабских ободритов.
Времена, однако, менялись. Полабские и поморские племенные княжества, упорно сохранявшие верность язычеству, оказались в почти полной внешней изоляции затиснуты между грозными противниками и сдавали одну позицию за другой. Немецкие императоры, польские князья и вожаки скандинавских викингов шаг за шагом, год за годом стягивали кольцо вокруг балтийских славян. Превратившись в заложников борьбы сильных соседей, они позднее окончательно лишатся независимости – хотя в борьбе за нее явят чудеса героизма. Тогда в Новгород, за новым домом и православным крещением, опять хлынет поток переселенцев, теперь уже беженцев с Южной Балтики – и даст Руси немало славных знатных фамилий (достаточно вспомнить Пушкиных). Но это потом, еще два века спустя.
Пока же прибалтийские «венды» слабели и беднели, и все реже могли посещать земли восточных сородичей. Более важным и выгодным партнером становились крепнущие скандинавские королевства. Норманны тоже не были чужими ильменцам. Уже в середине VIII века они обосновались в Ладоге, а в IX – на Городище. Датская и шведская королевские династии выводили себя из «Хольмгарда». Русские Рюриковичи, в свою очередь, вели род из варяжского «заморья». Для Новгорода же Рюрик был в описываемую эпоху лишь одним из многих знатных «находников», побывавших на ильменской земле и какое-то время правивших там. Память о других хранят ныне лишь саги, но тогда в Поильменье их еще помнили. Среди родовитых «новгородских людей» немало было и «от рода варяжского». В новгородской округе селились и вэринги (по-славянски варяги) – скандинавские наемники, служившие русским князьям, и кюльфинги (по-славянски колбяги) – смешанные финно-норманно-славянские вольные дружины, зародившиеся в Ладоге. И те и другие вместе с новгородцами отправлялись дальше на восток, основывали торговые и дружинные поселения по Волге, Оке, на северных Волоках.
Двумя ликами была обращена Скандинавия эпохи викингов во внешний мир. И две «партии» противостояли друг другу в самой Скандинавии. С одной стороны, были викинги и короли-викинги. Свирепые завоеватели, державшие в страхе всю Европу, непревзойденные воины и мореходы. Не только чужеземцам, но и самим норманнам часто приходилось иметь дело с их жестокостью. Уже в Х веке для скандинавского бонда-домохозяина слово «викинг» звучало ругательством. Но далеко не для всех скандинавских аристократов, даже королевского рода. Для них совершать в молодости викингские походы, разорять и по возможности захватывать чужие земли было делом чести.
Но была и другая Скандинавия. Скандинавия тех самых бондов, зажиточных хуторских крестьян, добывавших себе хлеб насущный и обогащавших страну ежедневным кропотливым трудом. Блюдущих строгий патриархальный закон и «порядок». Скандинавия ловких, решительных и знающих счет деньгам купцов, плавающих в дальние чужие края не за разбоем, а за честной прибылью. Наконец, тех сравнительно еще немногих «добрых» конунгов, которые предпочитали разграблению чужого наращивание своего через мир и торговлю с соседями. Именно их трудами из прибрежных крестьянских общин разрастаются настоящие торговые города, для которых викинги уже – не источник дохода, а самый первый враг.
Конечно, подлинная картина была гораздо сложнее. И викинг нередко остепенялся с возрастом, оседал на землю или становился честным купцом. И купец в нужде, либо изгнанный из дому сородичами бонд, мог вполне обратиться в пирата. И сами прибрежные города возникали сначала все-таки как «вики» – не только торговые пристани, но и викингские базы. Но с течением времени разлом внутри скандинавского общества становится все серьезнее.