В суматохе и нервозности забыли о сыновьях Высоцкого.
Вспоминает Никита: «Я много часов провел в театре, потом вышел со служебного входа на Садовое кольцо и увидел площадь — она была «живая». Народ заполнил все пространство, стоял на крышах на ларьках. Ужас... А потом нас с Аркадием чуть не оставили в театре. Взрослые садились в автобус, а я, уж так был воспитан, пропускал старших вперед. Мест свободных не осталось, дверь закрылась, и автобус уехал... Я стою, рядом Аркадий, а вокруг толпа чужих людей. И вдруг Кобзон хватает нас и заталкивает в свою машину. Если бы не он, мы просто бы не похоронили отца».
Когда процессия выехала на Таганскую площадь, под колеса катафалка полетели цветы. И еще несколько сотен метров люди бросали и бросали цветы под колеса сопровождающих автобусов. Тогда еще не было моды аплодировать ушедшему артисту или поэту. Машины уходят на Садовое кольцо в сторону Ваганьковского кладбища...
В.Туманов: «Как комья земли, били цветы в окна катафалка. Они летели со всех сторон. Их бросали тысячи рук. Машина не могла тронуться с места. Не только из-за тесноты и давки на площади. Водитель не видел дороги. Цветы закрыли лобовое стекло. Внутри стало темно. Сидя рядом с гробом Володи, я ощущал себя заживо погребенным вместе с ним. Глухие удары по стеклу и крыше катафалка нескончаемы. Людская стена не пропускает траурный кортеж. Рука Марины судорожно сжимает мой локоть: "Я видела, как хоронили принцев, королей... Но такого представить не могла"».
Именно в день прощания стало очевидным — кого потеряла эпоха. Может быть, самого значительного поэта и самый честный пронзительный голос своего времени, который долго еще не утратит ни своей мощи, ни обостренного чувства жизни...
В.Золотухин: «Самая большая неожиданность для нас была не смерть Высоцкого, а его похороны. Мы не представляли все-таки, кем он был для страны».
Л.Филатов: «Это тот случай, когда человека начинаешь ощущать по-настоящему только ввиду его отсутствия. Масштаб его истинный обнаружила только смерть... Вот такой обрыв — бах! Думаю, этого не предполагал никто. Ни папа, ни мама, ни даже, рискну предположить, Марина. Потому что какая она ни русская, но все-таки «не наша». Поэтому понятие «слава» для нее в чем-то другом. Но когда она увидела это сумасшествие — как ахнула вся страна!..»
Прощались с Высоцким не только москвичи — прощалась вся страна. В день похорон в фойе театра были сложены многие сотни телеграмм со всех концов страны от людей всех возрастов и всех профессий. Институты, школы, предприятия, воинские части... Бесчисленные свидетельства личной потери... Знаменитые имена. Имена никому не известные... Вот некоторые из этих телеграмм:
«Страшно поверить в смерть Владимира Высоцкого. Верим в бессмертие большого поэта. Скорбим вместе с Вами. Жители Северодвинска».
«Глубоко потрясены случившимся горем. Трудно выразить словами, чем был для нас Владимир Высоцкий. Умер один из самых честных и чистых голосов России».
«Наше время убило. Будущее воскресит. Латыши».
«Знаю. Помню. Не забуду. Мир праху певца правды и совести Владимира Высоцкого. Ленинград. Глазунов».
«Потрясены смертью Владимира Высоцкого — любимого артиста Вашего театра, великого барда, доблестного человека. Разделяем ваше горе. Федоровы, Рошали».
Кто может подсчитать, сколько добрых поминок по Высоцкому прошло в Москве, в России в ту ночь, 28 июля, прошло под его песни, с его песнями? Его гибель была пережита как трагедия — личная для каждого и общенародная. Все, что говорилось тогда на полуофициальных собраниях, стихийных поминках, в домах и поездах, видится теперь как сплошной, без границ, несанкционированный митинг вокруг могилы поэта, на который вышел народ.
По рукам в списках ходило прощальное письмо от русских писателей, живущих на Западе, и опубликованное, как некролог, в журнале «Континент».
На традиционные «девять дней» в Москве Марина не осталась, улетела в Париж. На Ваганьковском было то же самое, что и в день похорон, — те же толпы, те же милицейские шеренги, даже генералы те же самые. И опять из открытых окон гремел его голос...