Но даже в самой едкой сатире, самом уничтожающем гротеске он оставался добрым человеком, не хотел, да, видно, и не мог по своей натуре, заряжать стихи ядом злобы. Злобы, злобности не было в нем даже в самые трудные времена. И ярость, с которой он говорил о «серой сволочи», была скорее печальной…
В 1976 году вышел в свет наш роман «Эра милосердия». Следуя давно установившейся традиции, мы пригласили отпраздновать рождение своего детища десять наиболее близких и приятных нам людей — друзей, коллег, родных — по числу полученных в издательстве авторских экземпляров романа. Приехал в Центральный дом журналиста и Володя Высоцкий. Мы вручили гостям по экземпляру книги с нежными надписями, и праздник — с дозволенными по тому времени возлияниями — начался. Володя в тот вечер был не в духе, не пил. Вскоре поднялся, сурово осудил наше застолье за бездельное времяпрепровождение и сказал, что лучше поедет читать книгу. Мы, конечно, огорчились, но что поделаешь…
Разбудил нас на следующий день ранний звонок в дверь. Это пришел Володя.
— Поздравляю, братья, вы написали замечательный роман! — с порога возгласил он. — Я читал его всю ночь!
— Спасибо… — промямлили мы, не скрывая удивления. — И ты не поленился приехать спозаранку, чтобы…
— Конечно! Я ведь и вообще парень неленивый… — ответил он словами Жеглова. — Впрочем… дело не в этом…
— А в чем?
Он энергично рубанул рукой воздух:
— Я приехал застолбить Жеглова!..
— Застолбить Жеглова? — изумились мы. — В каком смысле?
— Что значит — «в каком смысле»? Ваша «Эра» — это большое, очень большое кино! И так, как Я вам сыграю Жеглова, его вам никто не сыграет!
— Так уж и никто! — съехидничал кто-то из нас. — Чем это плох для Глеба Жеглова, ну… Сергей Шакуров, например?
Володя на мгновение опешил — и здесь уместно вспомнить, что он всегда был необыкновенно щепетилен в оценках коллег, исключительно честен по отношению к ним. Подумал, пожевал губами, покачал головой и сказал медленно:
— Шакуров… Сергей Шакуров… А что? Красивый, мужественный… Да, Шакуров сыграет. Он сыграет! Не хуже меня…
Нам бы в пору угомониться, но азарт игры захватил нас, и мы спросили:
— А Николай Губенко? Неужели Губенко не сладит с Жегловым?
Ну кто не знает Губенко — умного, обаятельного, мужественного и пластичного? Володя замер, как громом пораженный. Нахмурился, помрачнел, было видно, что впал в растерянность. Ходил по комнате, что-то бормотал себе под нос. Потом вдруг остановился и сказал решительно:
— Коля! Как же я о нем забыл?.. Да-а… Так вот: Николай Губенко сыграет лучше меня! — и уставился на нас строгим испытующим взором.
Пришел наш черед остолбенеть — такого признания мы не ожидали. А Володя постоял-постоял, по-прежнему внимательно глядя на нас, потом по-жегловски склонил голову вбок, поднял бровь и повторил раздельно:
— Сыграет луч-ше ме-ня… — помолчал, хитро улыбнулся и добавил: — Да только вам не надо луч-ше\ Вам надо, как Я Жеглова сыграю!
Все дружно рассмеялись: игра осталась игрой, а мы понимали, чувствовали, были уверены — конечно же, Глеба Жеглова должен сыграть именно Высоцкий с его абсолютным знанием жегловского материала, среды, лексикона и умением все это выразить не только внешним рисунком актерского исполнения, но и неповторимой своей речью, со всем интонационным разнообразием, присущим только ему одному.
Короче говоря, Жеглова «застолбили». Начинался период подготовки к «большому кино».
Прежде всего требовалось договориться с телевидением, благо Одесская киностудия была готова немедленно приступить к работе.
Вместе с Алексеем Баталовым, который хотел поставить картину как режиссер, мы подали на телевидение заявку с предложением многосерийного фильма — именно такой объем, как по нашему мнению, так и на взгляд Высоцкого, должен был полностью охватить литературный материал.
ТВ очень благосклонно отнеслось к заявке, но расщедрилось лишь на пять серий. Володя хохотал: «Они уверены, что авторы всегда запрашивают лишнего. Надо было просить десять серий — дали бы семь!..»
Забегая вперед, скажем, что метраж отснятого фильма и вышел на семь серий. Но запланировано было всего пять, и проблему разрешили просто: велели взять ножницы и вырезать «лишние» метры — оставить их себе на память… Никому и в голову не пришло, что правильнее было бы скорректировать план…