Володя с друзьями. Москва, ВСХВ, 1954 г.
Время, в которое мы росли, нас определенным образом формировало. На мой взгляд, в послевоенные годы страна была захлестнута блатными веяниями. Не знаю, как у других, а у нас в школах и во всех дворах все ребята часто делились на тех, кто принимает, грубо говоря, уличные Законы, и тех, кто их не принимает, кто остается по другую сторону. В этих законах, может быть, не все было правильно, но были и очень существенные принципы: держать слово, не предавать своих ни при каких обстоятельствах. Законы двора были очень жесткими. И это накладывало определенный отпечаток на наше положение, на нашу судьбу.
И вот по этим законам в дворовой коммуне формировался и Володя. Ему повезло — он навсегда сохранил ту легкость, общительность, которую многие из нас к тому времени уже потеряли. А у него это осталось. И уже тогда было ясно, что он — художник, что он —• талант. Он тогда мечтал быть актером, и, когда я с ним познакомился, он беспрерывно разыгрывал всякого рода скетчи, розыгрыши, фантазировал». (14)
«Мы оказались с Володей в одном классе, 8-м «В», и так учились до окончания школы. С ним мы скоро подружились на одной общей страсти — любви к литературе, в частности, любви к поэзии.
Дело в том, что к нам в 1953 году пришла новая учительница литературы.
В то время период расцвета русской литературы в 20-х годах был не то, чтобы под запретом, но никто нам не говорил, что были такие русские поэты, как Велимир Хлебников, Марина Цветаева, Борис Пастернак, Крученых и всякие там «ничевоки». И вдруг эта учительница стала нам рассказывать об этих поэтах и писателях......Я помню, одно время мы очень увлекались Игорем Северяниным, потом Гумилевым, читали его в запой. Теперь я понимаю, что Володя был очень начитанным человеком. Он говорил: «У меня «взапчит». Это означало, что он взапой читает... Короче говоря, мы стали очень много читать, начали писать друг на друга какие-то эпиграммы, стихи на злободневные школьные темы». (15)
«Володя начал проявлять себя уже с восьмого класса. Он умел вести за собой людей и в то же время переживал, сможет ли он водить машину. Он считал тогда, что для этого нужно иметь какой-то дополнительный талант, а впоследствии научился, и довольно неплохо». (16)
«Что меня в нем поражало, так это умение трудиться. На службе в армии не раз приходилось срочные задания выполнять, работал сутками, знаю, что такое нагрузки. Но не видел, чтобы так отдавались делу, как он... Чем он выделялся среди сверстников, так это феноменальной, я бы сказал, «железной» памятью. Однажды за полчаса, ну, может быть, за час, выучил поэму Пушкина. Писать стихи начал с девятого класса, но мне их не читал, стеснялся......Чтобы обучиться верховой езде, ходил на московский ипподром. Что плавать умел отлично — уже говорил. Занимался боксом». (2)
«В школьные годы Володя отличался остроумием, он и потом в жизни был очень остроумным человеком, не говоря уже о его песнях.
В восьмом классе, получив по биологии домашнее задание вырастить плесень, все вырастили ее на черном хлебе, а Володе удалось вырастить ее на морковке. И с тех пор нашу классную руководительницу, учительницу биологии, прозвали Морковкой, что она ему до окончания школы простить не могла». (15)
«Последний приезд Володи в Закарпатье. Ему почти шестнадцать... Счастливая пора пробуждения чувств, первых встреч... Одной из таких первых романтических привязанностей Володи стала юная родственница нашего соседа, известного закарпатского художника А. Эрдели, на редкость красивая девушка. Так и вижу: она стоит по одну сторону забора, разделяющего наши дома, он — по другую. Беседы тянутся за полночь. И уже тогда, в этих робких ухаживаниях, проявляется столь присущее ему на протяжении всей жизни рыцарственное, уважительное отношение к женщине: будь то мать, любимая, любой близкий или даже посторонний человек». (5)
«Ко мне на Первую Мещанскую Володя возвратился, когда на том месте, где мы раньше жили, построили новый дом, который получил номер 76. Это было в 1955 году. Володя тогда заканчивал школу.