От автора
С легкой руки критика Натальи Крымовой Владимира Семенова Высоцкого нарекли поэтом, рожденным театром. Но разве только театром?.. Иное определение: «Поэт, рожденный жизнью» — пожалуй, более верно. Еще от Сергия Радонежского укоренилось понятие жизнетворчества. Идеальная характеристика Высоцкому. Предводитель собственной судьбы, он наслаивал жизнь вокруг себя.
Иначе невозможно представить очень сложную, но естественную формулу переплава биографии в творчество. Когда недописанное дополняется самой жизнью, просто мужской позицией, и наоборот — непережитое выплескивается на бумагу или в отчаянный крик на подмостках Он шел наперекор утверждению, что поэт — не человек поступка, а человек слова, которое и есть поступок
Своей простой и емкой строчкой — «Но родился, и жил я, и выжил...» — Высоцкий невольно подсказал структуру книги о нем гамом. Хотя частенько недоумевал: «Да зачем вам факты моей биографии? Кому это интересно — родился, жил? В моей жизни были другие моменты, которые для меня гораздо важнее... Вообще-то, я предпочитаю не рассказывать свою биографию, и не потому, что в ней есть нечто такое, что я хочу скрыть, нет, а просто потому, что это малоинтересно. Интереснее говорить про то, что я успел сделать за это время, а не про то, что успел прожить.
...Тогда, поздним апрельским вечером 1978 года, при нашей первой встрече, вконец измученный после концерта, многокилометровых перелетов-переездов, выступлений, вынужденных знакомств, разговоров, которыми был перенасыщен этот чересчур долгий день, у него не было никакого желания еще с кем-либо общаться, улыбаться, отвечать на вопросы. Хотелось бы выпить хорошего чая («Вань, давай-ка чайку покрепче!» — попросил он Бортника, чтобы хоть чуть-чуть успокоить воспаленные, ноющие связки), уединиться (знал, скоро этого не будет). А не получалось — не беда, он умел незаметно для окружающих, даже в привычном шуме-гаме, в одиночку погружаться в блаженную тишину и умиротворение, создавая иллюзию покоя, отсутствовать. Он не был эгоистом в прямом смысле слова. Просто умел сосредоточиться, прислушаться к себе.
— ...Из газеты? Есть вопросы? — спросил он меня. — Так я ведь вроде бы и так обо всем рассказываю, ничего не таю. И в песнях, и во время выступлений... У меня даже стихи такие были: «А что имел в виду, то написал. Вот, вывернул карманы, — убедитесь!». Не слыхал?.. Я их, правда, не исполняю, мало кто знает... Но, вопросы, как я понимаю, остаются?..
— Да, конечно. И много.
— Ну ладно, поговорим...
А засим согласимся с мнением Александра Герцена: «Биография сочинителя есть драгоценный комментарий к его сочинениям».
«ЖИЛ Я СЛАВНО В ПЕРВОЙ ТРЕТИ - ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НА БЕЛОМ СВЕТЕ...»
«ЧАС ЗАЧАТЬЯ Я ПОМНЮ НЕТОЧНО...»
— ...Володь, ну ты идешь или как? — уже выходя, спросил Смехов. — Все разбежались.
— Да-да, сейчас, — отозвался Высоцкий, — ты, Вень, шагай, я догоню...
Когда гримерка опустела, он взял со столика наспех сброшюрованные листки сценария. Явно не первый экземпляр, текст совсем бледный. Зато титул отпечатан четко — «Геннадий Шпаликов. Я родом из детства». В уголке первой страницы автор, видимо, для памяти ручкой пометил: «Беларусьфильм», Витя Туров, телефон...»
Владимир прочел первый абзац: «Это будет фильм о детстве поколения, к которому так или иначе принадлежат все эти люди. Детство у них было разное, но в чем-то удивительно похожее, может быть, потому, что у всех в детстве была война. Они, как смогли, как сумели, разделили испытания, выпавшие на долю их народа, страны...»
Он знал, что Генка никогда не напишет слабый сценарий, просто неспособен на это. Но всегда почему-то считал, что тема Шпаликова — московские улицы и дворы наших дней. Хотя разве война — это уже не наши дни? Ведь ты же сам не можешь и не хочешь уйти от этой темы, вечной, как любовь, как жизнь, как смерть. Война скребет тебя за душу и не дает покоя? Да. Стало быть, фильм о нас и для нас. Вот как совпало...
Этот роковой год, когда вырубалось все лучшее в народе, безмерно трагический 1938 год все-таки рождал жизнь, а значит, и надежду. «Но родился!..» — победоносно заявил о себе Владимир Высоцкий.
Вопреки всему родился поэт. И он не сетовал на время, напротив, благодарил: «Спасибо вам, святители, что плюнули да дунули, что вдруг мои родители зачать меня задумали..»
Родись он на десяток лет раньше, глядишь — угодил бы в лагеря, на десять позже — не осознал бы, что виноват перед теми, кто не вернулся, и не спел бы о них. Сама дата его рождения реабилитирует — пусть хотя перед вечностью — эпоху, «когда срока огромные брели в этапы длинные».