В Москве родились и растут его сыновья. Здесь живет его мама Нина Максимовна, в прошлом переводчица с немецкого, а в последние годы работник одного из московских НИИ, здесь живет его отец Семен Владимирович, ветеран войны, полковник в отставке.
Палящим июльским днем 1980 года Москва проводила его в последний путь.
Он был москвич по биографии и сердечной привязанности. В его песнях и ролях мелькают московские адреса: Большой Каретный (там он учился), 1-я Мещанская (ныне проспект Мира, в доме № 126 прошли его детство и молодость), метро «Таганская» (адрес его театра), Сокольники в сериале «Место встречи изменить нельзя». Он любил Москву, но ее поэтом не стал, в отличие, например, от Булата Окуджавы, — в своих песнях он пел «глубинку». Его киногерои, за редким исключением, кочевали по стране.
В сердцевине зрелой любви Высоцкого к родному городу, как у всех москвичей его поколения, жило воспоминание о невозвратном. О Москве до градостроительного бума 50-х годов, еще не поглотившего окрестных деревень, еще не перекроенной широченными магистралями, еще не выстрелившей вертикалями «высоток» и башен-новостроек. О булыжной Москве тихих улочек и громыхающих трамваев. О московских дворах, где многие поколения проходили начальную школу коллективной этики, где неведомыми путями формировался инстинкт причастности к некоей общности, той, что шире семейного круга,— к общности дома, улицы, города, общности страны. Здесь пели, дрались, соревновались, гоняли голубей, спорили до хрипоты. Здесь чтили силу и талант веселья. Здесь завязывались дружбы и распускались бледные цветы первого чувства. В московском дворе Владимир Высоцкий мог научиться азам великодушия и сострадания, но и преклонению перед силой, мужественностью, решимостью.
Когда началась война, Высоцкий был малышом. Ушли воевать его близкие: отец — связистом — в танковые войска, дядя — в артиллерию. Вместе с матерью он уехал в город Бузулук.
Причастность к народной судьбе закрепила детские впечатления, конечно же, неполные, смазанные, отрывочные. С возрастом они обострили страсть и боль его военных ролей и песен. Когда кончилась война, к невинным, полусознательным переживаниям добавились рассказы участников — отца и дяди. С годами их обогатило узнанное из книг и фильмов.
Первой послевоенной осенью он пошел в школу.
По-видимому, именно двор стал свидетелем его первых «исполнительских» триумфов. Однако пойти после школы прямехонько в актерский вуз было боязно. Да и дома этого не хотели: Высоцкий вышел из среды, где в особой чести были положительное знание, реальное дело. Он поступил в МИСИ и... ушел с первого курса: школьные и дворовые «представления» сделали свое. В 1956—1960 годах он учился в Школе-студии МХАТ. Его мастером был Павел Владимирович Массальский.
Мхатовское — музыка полутонов, кружево потаенных и бесшумных психологических ходов, «спрятанная» условность сценического поведения — как-то плохо вяжется с актерским обликом Высоцкого, каким он выявился в образах летчика Янга в «Добром человеке из Сезуана», Хлопуши в «Пугачеве», Маяковского в спектакле «Послушайте!», Брусенцова и Бенгальского-Коваленко в фильмах «Служили два товарища» и «Опасные гастроли».
Время, когда Высоцкий начинал приобщаться к театру, поощряло открытые, энергичные актерские проявления, рассчитанные на незамедлительный эмоциональный отклик.
Художественная жизнь бурлила. В студенческих аудиториях, в Политехническом музее, у недавно сооруженного памятника Маяковскому новые поэты читали свои стихи: Слуцкий, Межиров, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Город переживал прилив великой влюбленности в поэзию.
Кинематограф и театр не отставали. Бывшие фронтовики сняли свои первые фильмы: Григорий Чухрай — «Сорок первый» и «Балладу о солдате», Василий Ордынский — «Человек родился», Станислав Ростоцкий — картины «Земля и люди», «Дело было в Пенькове». Шофер Румянцев Алексея Баталова, сталевар Саша из «Весны на Заречной улице», сыгранный Николаем Рыбниковым, стали выразителями времени. По всему миру пожинала лавры лента Михаила Калатозова и Сергея Урусевского «Летят журавли». Таинственная, раскосая Татьяна Самойлова металась вдоль школьной решетки, не в силах пробиться к уходящему умирать Борису; и в Париже, Риме, Лондоне люди плакали, сострадая оборванной любви.