Володя не пил. Если он выпивал — это была болезнь! Он болел! Если только это происходило, Володя был похож на подстреленную птицу. А она пишет о том, что он приползал пьяный домой! Да как она смеет?! Когда мы жили вместе с Володей, ни одного такого случая не было. Правда, если где-то собиралась компания, то он любил оставаться там, у товарищей. Ну, сидели они ночами, разговаривали, а мы жили далеко.
Ну кому интересно, что Володя, — как пишет Марина, — ледяной ложился под одеяло, что у него были судороги… Ну кому это надо?! Это бульварная литература — и больше ничего. В газете «За рубежом» перевели то место, где Марина пишет, как Володя с пренебрежением пнул шприцы… Ну что это?! Я вчера Никиту спросила:
— Никита, ты когда-нибудь видел папу пьяного или в непристойном виде?
— Нет, я про такое даже и ничего не знаю…
Я могу точно сказать, что Володя никогда и никого не обидел и не оскорбил — даже если он был в таком состоянии. Он болел! В общем, он был такой несчастный человек, которому нельзя было выпить.
А Володарский?! Он же пьет постоянно. У него, правда, бывает такое: он останавливается, и тогда работает как вол. И он часто пишет про милицию, поэтому у него такая мощная поддержка. Но с народом ему связываться не стоит!..
— Володарский ведь и дачу Высоцкого разобрал…
— Ну, это разговор отдельный. Я считаю, что в этом отношении не надо на Володарского бочку катить. Потому что он дал Володе этот кусок земли. А они — Марина и друзья — начали эту дачу продавать. Сначала Артур Макаров хотел купить, потом другой человек, которого Володарский не хотел. Но я же не в курсе всех этих дел. Это Марина занималась этим, она все решала, и все «друзья» ей помогали. А от нас все скрывали, шептались в коридоре, даже дверь закрывали.
Мы в это дело не вмешивались, да у нас никто ничего и не спрашивал. Они сами все обсуждали и все решали. Я тут занималась хозяйством и слышала, как Артур Макаров сказал: «Сорок тысяч за дачу я отдам, но только не сразу. Сразу я не могу». А Марина говорит: «Ну, хорошо! Ты эти деньги потихоньку будешь переводить Нине Максимовне.»
Благородный жест — переводить деньги матери. А когда там жил Макаров, к нему приезжали его друзья грузины, кутили там. А Володарскому все это было неприятно! Он эти шесть соток отдал Володе, а Володи не стало. И ему все эти кутежи стали неприятны. Потому что Артур — это же не Володя, это же совсем другое дело.
Потом Сахнин хотел купить дачу, что-то мне названивал, а я не в курсе дела. Этот Сахнин писал какое-то заявление в дачный кооператив, но все это было мимо нас… А потом Володарский решил — зачем кто-то чужой будет жить на его земле… Потом он хотел взять себе этот дом под библиотеку, но ему не разрешили, потому что у него свой дом очень большой. И он в сердцах этот дом разобрал. А мы даже в Моссовет обращались, чтобы сохранить эту дачу. И вот тогда у Володарского и пошло зло против меня. А я вообще не злой человек и не люблю все эти склоки, эти выяснения отношений — это не в моем характере.
Да, я написала заявление в Моссовет — Степанову: то- то и то-то произошло… Написала о том, что нужно сохранить этот дом, что Володарский в своих произведениях говорит о чести и достоинстве, а в жизни поступает совсем иначе. После этого звонит его жена Фарида: «Вот, вы на Эдика всякие гадости пишете.» «Какие гадости?! А вы читали? Вот скажите, какие гадости в этом письме?»
Потом уже сам Володарский стал мне писать письма, потом он стал требовать деньги за тот сломанный дом, на месте которого Володя построил дачу. Я позвонила Нагибиной, они там рядом живут. И она говорит: «Какой это был дом?! Его тронуть пальцем, и он бы развалился! Не дом, а щепка. И что это Эдик выступает. Пусть сначала расскажет, как он Кирсановым деньги за свою дачу не отдавал.
То да се. А Фарида говорит:
— Нет, никому этот дом мы не продадим.
Звонит мне:
— Вы знаете, Нина Максимовна, мы решили этот дом сами купить. За десять тысяч рублей.
— Но вы же прекрасно знаете, что этот дом стоит гораздо больше!
— А вы видели наш дом? Вот наш стоит десять тысяч, а Володин гораздо хуже. Но мы предлагаем вам официально оформить все за десять тысяч.
— Вы знаете, Фарида, — оставьте меня в покое. Я в этом деле не участвую, ничего не знаю, какие у вас дела делаются. Пожалуйста, не звоните мне больше.