Мы выползли на Малую Грузинскую. Я видела, что моей больной подруге приходится все хуже, она становилась все тяжелее, и я уже с трудом волокла ее к машине.
И тут у тротуара остановился редчайший в те времена “Мерседес”, и рядом возник Высоцкий.
Это было поразительно: он не задал ни одного ненужного вопроса, вообще ни одного вопроса, он подхватил нашу знакомую с другой стороны, бросив мне:
— Лучше со мной.
Я покорно подчинилась. Почему-то сразу ушли страх и растерянность: от маленького, ладно сбитого человека исходило то, что ищут женщины, и что очень редко находят в мужчинах: “не бойся, все обойдется, я с тобой”.
Мы останавливались, и я спрашивала, где ближайшая больница. Оказалось, на трамвайном круге перед Шелепихинским мостом.
Мы ввели несчастную в приемный покой, усадили на гнусную больничную, обитую дерматином лавку, и Владимир Семенович деликатно вышел на улицу. Как оказалось, зря. Тетка за перегородкой, не поднимая головы, спросила: “Что с ней?”
Я путано начала объяснять, но она перебила меня возгласом.
— Паспорт.
Паспорта при себе не оказалось, и началось идиотическое препирательство мое с теткой. Да, вот еще что: ситуация усугублялась тем, что день был то ли воскресный, то ли субботний. В общем, тетка ждала кого-то, кто разрешит принять без паспорта и не по “Скорой”.
Лицо моей знакомой из белого становилось серым, я разговаривала все более нервно и дерзко, что, конечно, не способствовало смягчению ситуации.
Наконец из недр больницы появилась тетенька с высоким начесом и твердыми интонациями. Разговор принял еще более нервный характер.
Я орала: “Привезу вам паспорт, привезу!”
Тетка хладнокровно отвечала: “Мы не Склиф!”
— Да, вы не Склифосовский, вы — убийцы!
Это, конечно, было чересчур.
Наступила зловещая пауза, и на этой паузе в приемный покой вошел Владимир Семенович.
И произошло чудо.
Откуда-то возникли санитары с каталками, и несчастную повезли куда-то в недра больницы, рядом с каталкой торопливо шла молодая врачиха и, беспрестанно оглядываясь на Владимира Семеновича, твердила с заученным состраданием: “Потерпите женщина, потерпите, все будет хорошо”.
А навстречу ей бежал небольшой табун врачей.
Они влетели в приемный покой, как дети в распахнутые двери зала с новогодней елкой, и, как дети нарядную елку, принялись разглядывать Высоцкого.
Кто-то, круто развернувшись, побежал за фоткой для автографа, кто-то с той же целью протягивал самопальную кассету, и стоял тихий однообразный гул.
“Идемте в ординаторскую… выпьем чаю, идемте, мы вам покажем… у меня коньяк коллекционный армянский… моя мама… идемте к нам… мне дети не поверят… а где вас послушать.”
Примчались те, кто сбегал за фотографией, началась раздача автографов.
Я тихо спросила, что с больной.
— Да все нормально будет! — Отмахнулись от меня. Потом с живым интересом. — А она кто Владимиру будет?
Потом прибежал кто-то, и хирурги умчались, как кони, по длинному коридору, а Владимира Семеновича все потянули в ординаторскую.
Когда садилась в машину, увидела, что во всех окнах больницы маячат женские головы, колышутся приветственно руки.
— И что бы вам не попеть в гинекологии! Зря ушли! — смеялась я, когда возвращались на Малую Грузинскую к моей машине.
— В гинекологии, не в гинекологии, а в Институт Курчатова я опоздал, нехорошо.
А ведь зря так глупо шутила, потому что слава его была истинно народной, и потому что был он из тех, кто всегда приходит на помощь».
Поймите меня правильно, я вовсе не хочу сделать из жизни Высоцкого какое-то житие святого, но негативной информации о нем более чем достаточно, и информация эта очень часто лжива. Мне посчастливилось познакомиться с первым директором Театра на Таганке, Николаем Лукьяновичем Дупаком, человеком который много лет работал с Владимиром Семеновичем, играл с ним на одной сцене, которому Высоцкий посвящал песни. И он сказал мне: «Сейчас очень много говорят и пишут о Высоцком. Не верьте этому, там много вранья. Он был другим, добрым, светлым, безотказным человеком». Дупак рассказал также, сколько раз Высоцкий помогал ему в хозяйственных делах театра. Доставал то кирпич, то железо, то другой строительный материал, необходимый для перестройки театра.
Месяца за два до кончины Высоцкий позвонил писателю Василию Аксенову, тогда находившемуся в опале, и сказал: «Я тебе хочу дать тысячу рублей». Но тот стал отказываться: «Володя, зачем?» Он ответил: «Ну, чтобы ты мог жить так, как ты живешь». Он знал, что Аксенову нигде уже нельзя заработать. Писатель поблагодарил, но денег так и не взял: «Спасибо, ничего, я обхожусь».