Я интуитивно чувствовал это, делая телевизионные передачи-воспоминания о нем. В этих передачах участвовали его друзья, коллеги, соратники. Присутствуют они и в этой книге. В частности, в главе «Воспоминания», где приводятся не только мои свидетельства о встречах с Высоцким, но и свидетельства его современников, с которыми я общался в течение многих лет.
Среди них имеются и высказывания Анатолия Васильевича Эфроса, который нашел в себе мужество возглавить Театр на Таганке в один из самых критических моментов его существования. Сейчас А. В. Эфроса нет среди нас. Меня связывало с ним двадцатилетнее близкое знакомство, и мы не однажды говорили с ним о Высоцком и нашем долге по отношению к нему.
Болгария — первая страна, в которой напечатаны стихи Высоцкого.
Болгария — первая страна, в которой Высоцкий выступил перед телезрителями.
Болгария — первая страна, в которой Высоцкий играл перед зарубежной публикой.
У нас не было оснований не верить ему, когда при прощании он сказал, что нашел в Болгарии свою вторую родину.
Вот почему мне не кажется странным, что первая книга о нем вышла именно в нашей стране.
С Владимиром Высоцким меня познакомил Андрей Вознесенский, с которым мы пошли на спектакль «Антимиры», созданный по его стихотворениям. Давали его поздно, в десять вечера, после окончания обычного театрального представления. Продолжался он недолго. Поэзию нельзя слушать долго. И вообще как ее можно играть? Я не представлял себе этого, пока не побывал на спектакле «Таганки».
Мне довелось видеть много поэтических вечеров и художественных декламаций. Одно время в моду вошло хоровое скандирование, артисты при этом статично размещались по сцене. Представление, в котором участвовали почти все молодые актеры «Таганки», не имело ничего общего с уже известными способами преподнесения стихов со сцены Оно было необыкновенно динамичным — настоящая феерия со световыми, музыкальными и шумовыми эффектами, внезапными паузами, неожиданными вспышками, гимнастическими номерами и прежде всего это — ритм, ритм, ритм!
Никакой особой живописности декораций — они обозначались лишь условными намеками, выдержанными в черно-белой графике. Но, вероятно, только так можно соединить в одно целое столь противоположные по звучанию стихи, как, например, яростное «Бьют женщину» и патетические строфы о Ленине в «Лон-жюмо».
Такое театральное действо нисколько не затеняло и не заглушало поэтического слова, а, напротив, помогало ему звучать еще ярче, усиливало его воздействие.
Андрей Вознесенский был в ту пору уже нашумевшим поэтом, но числился в молодых, его сборники выходили небольшими тиражами, несмотря на огромный спрос. Театр помогал поэту завоевывать новую публику, расширял круг его поклонников, превращал их в единомышленников.
Поэта тогда обвиняли чуть ли не в примитивизме, но чаще всего — в непонятности его поэзии, ее элитарности, чрезмерной интеллектуализации стиховой материи. Театр содействовал восприятию некоторых сложных его поэтических метафор, сценически расшифровывая их.
Актеры заметили поэта в зале и пригласили на сцену, причем так естественно и непринужденно, что я даже забыл о предусмотренности данного эпизода сценарием. Для публики он тем более оказался неожиданным, и зал был доволен, что сможет услышать и автора. Те, кто кинулись к выходу, вернулись, актеры как были, в черном трико, расположились полукругом на сцене, в зале зажегся свет, и Вознесенский стал читать свои новые стихи, главным образом неопубликованные. Они были еще острее и язвительнее, чем вошедшие в спектакль, их прямота и откровенность отвечали настроению зрителей — стихи очень точно отражали правду жизни, место отдельного человека в ней, звали к идеалам красоты и совершенства. Авторское чтение придавало спектаклю особую публицистичность, возвышенную смелыми, головокружительными метафорами, планетарным мировоззрением и земной язвительностью, и в то же время оно не разрушало целостности стихотворного монтажа, исполняемого актерами, — разница была лишь в том, что публика аплодировала автору после каждого прочитанного произведения, а первая часть представления подчинялась сценарно-кинематографическому принципу и шла на едином дыхании. Публика и не заметила, как прошел целый час сценического времени и еще полчаса авторского чтения. Никто не хотел покидать зрительного зала, люди готовы были слушать еще и еще. Но поэт остроумно заметил, что скоро закроют вход на станцию метро и поэтому пора прощаться.