— И третий, который я купила себе сама. Ты совершенно прав. Да и в кошельке-то — посмотри… — двумя пальчиками она вынула мятую трёшку. — Не нужны мне эти вещи. А если не нужны, то какое же это воровство? Мне нужно, чтобы работники скорой помощи стали подозревать друг друга в воровстве, чтобы возникла атмосфера вражды и всеобщей подозрительности. Почему молния сверкает, знаешь?
Честноков набычился и молвил с видом знатока:
— От того, что гром гремит.
Сахара Каракумовна поспешно опустила ресницы, чтобы погасить смешливый взгляд.
— Ты, как всегда, абсолютно прав. Чтобы молния сверкнула, надо в воздухе иметь много электричества. Чтобы воздух им был буквально пропитан. Очень скоро на скорой, — она умолкла, склонив головку, и с удовольствием прислушалась к невольно сказанному каламбуру, — сверкнёт молния. Атмосферу я им наэлектризую до отказа.
Она помолчала и печально проговорила:
— Бедная Наташа Кроль. Мне её так жалко.
— У тебя очень нежная душа, — Честноков с умилением смотрел на очаровательную подругу. — Только никто этого не ценит. И даже не подозревает.
— Спасибо, зомбичек, — шепнула Сахара Каракумовна. — Ты очень хороший психолог.
Честноков от удовольствия заёрзал на кресле.
— Думаю, через пару дней преступное поведение Натальи Кроль выплывет наружу. От коллектива ничего нельзя скрыть, — по-деловому закончила разговор Сахара Каракумовна.
Честноков зашёлся в беззвучном смехе.
— Мы тут же проведём собрание. Бюрократических проволочек не будет.
23
Домик глядел в слякотный огород крошечным заплаканным окошком.
Дмитрий глядел в окошко.
Деревья почти полностью потеряли свой яркий праздничный наряд. Они уже не были похожи на диковинные цветы, но превращались в подобие мерзких морских тварей, подставляющих осклизлые щупальца под струйки родной стихии.
Погода тоскливая… На сердце тоскливо… Такое чувство в душе, будто потерял что-то жизненно важное, без чего дальнейшее существование невозможно. Рано или поздно все теряют то, чем обладают. Какая же разница между тем, кто никогда не имел, и тем, кто потерял? Тот, кто потерял, страдает. Кто не имел — нет. Но он-то, Дмитрий, и не имел. Откуда же боль? Значит, страдания может причинять и несбывшаяся надежда, как бы эфемерна она ни была.
Забыть бы всё… Забыться… К чему человеку память, которая превращается в орудие пытки?
В комнату ввалился мокрый Эбис.
— Уже работает, — хмуро бросил он, стягивая пальто.
— Кто работает? — не понял Дмитрий.
— Кто, кто! Ты, как ребёнок. Я 6 новом заведующем терапевтическим отделением говорю. Неужели не ясно?
Он швырнул пальто на спинку кровати и принялся стаскивать набухшие грязные туфли.
Дмитрий помедлил, подыскивая слова.
— Но ведь ты сам… Не нужно было на Сахару Каракумовну говорить, что она Сахара Каракуртовна. Женщины, знаешь ли, очень обидчивы. Они не прощают оскорблений.
Эбис противно засмеялся. Он держал в руках туфлю и, не замечая грязных капель, падающих ему на брюки, смотрел на коллегу.
— Помолчал бы! — рявкнул Эбис в крайнем раздражении. — Тоже мне, знаток женщин! Основная причина не в том, что я Сахару обидел. Причина в другом. Сахара только заключительную точку поставила. Главное, что у меня нет Руки. Это худшая форма инвалидности, когда у человека нет Руки. Правда, можно было в определённый момент и это препятствие обойти. Мне Честноков как-то предложил роль осведомителя. Чтоб за Резником наблюдал, за Бабичем. И о тайных помыслах их докладывал выше-засидевшемуся начальству.
— И ты отказался… конечно?
Эбис искусственно засмеялся и сказал, темнея лицом:
— Я знаю, какого обо мне мнения… многие. Конечно, отказался. Сделал вид, что не понял предложения. Дурачком прикинулся. Ваньку свалял. Ладно! Они не захотели меня в качестве союзника. Они, заразы, узнают, какой я противник. Зашибу!
Он подошёл к телевизору, щёлкнул включателем.
— Будем считать лирическую часть законченной. Сейчас футбол начнётся.
Дима заскрипел доисторическим стулом, поворачиваясь вслед за товарищем.
— Скажи мне всё-таки, Эбис, что ты думаешь о том случае со мной?
Эбис осклабился.
— Это когда иные миры привиделись?
— Да.
— Моё мнение простое. Поскользнулся — упал — потерял сознание; очнулся — миры.
Эбис при этом жевал краюху хлеба, говорил невнятно.
— Я тебя серьёзно спрашиваю!
— Хочешь серьёзно? Слушай тогда. Тут серьёзность на грани шиза. Инфекционное отделение, я тебе скажу, это такая штука… Три года назад один археолог из областной группы всё лазил вокруг инфекционного отделения. Сначала в земле копался, никого не трогал. Потом к главному зачастил, в горсовете всем остосоловел. Всех за грудки брал и говорил такое, что от него даже Петел шарахался. Говорил, что в этом инфекционном отделении кладка, мягко говоря, довольно странная. Кирпичи, которые образуют верхний слой кладки, можно отнести к пятидесятым годам. Затем, чуть ниже, идёт кладка дореволюционного времени: кирпичи имеют клеймо с «ятями». Потом идёт так называемая плинфа времён Киевской Руси. Он и фундамент раскопал. Когда о фундаменте рассказывал, его и вправду можно было принять за умалишённого: глаза выпучивал, слюной брызгал. Клялся, что глыбы в основании строения ровесники древнейших мегалитических построек. А дальше, ещё глубже… нечто, что абсолютно чуждо нам, что не может быть делом рук человеческих. Такие дела…
На экране телевизора появилась заставка: вращающийся футбольный мяч. Голос диктора объявил о начале решающего соревнования, того самого, которое должно всё решить и определить и, несомненно, будет иметь огромное значение в смысле влияния на судьбы всего человечества.
Эбис оборвал свою речь и втупился в экран.
— Дальше что? Дальше!
Эбис не слышал.
— Чтоб ты сгорел! — в сердцах бросил Дмитрий, обращаясь к красному ящичку.
Телевизор, видимо, услыхал просьбу лекаря. Экран полыхнул и погас: несколько секунд ещё горела звёздочка по центру экрана. Но и она угасла. Экран покрылся трупной зеленью.
— А чтоб тебя! — заорал Эбис и, приблизившись к телевизору леопардовым скоком, принялся стучать по нему сверху и по бокам. Безрезультатно.
Тут Эбис озверел окончательно и, обращаясь к невинному ящичку, сказал буквально следующее:
— ……. …………………! Вот ты кто! — и добавил: — ………. гробик проклятый!
Реанимационные мероприятия доктора не принесли никакого результата. Коченеющий телевизор не отзывался.
Эбис поспешно натянул пальто, влез в осклизлые туфли и рванулся к двери…
— Побегу… э… к одной знакомой, — объявил он на бегу. — Такой матч пропустить нельзя!
Дмитрий, оставшись один, снова придвинул стул к окошку.
Смеркалось. Серый цвет завладевал землёй. В комнате быстро темнело.
Дима почему-то вспомнил о Наташе Кроль. Завтра, во вторник, как всегда, состоится пятиминутка. Значит, рассматривать «дело» Наташи будут завтра. По слухам, она несколько раз говорила с родственниками, живущими в Одесской области, по телефону скорой помощи. Чтобы не платить за переговоры, она, вызывая междугородку, называла фамилии Игрище-вой и Вислогуз.
Дима не верил, что тихая и безответная Наташа Кроль способна на такую подлость. Не вяжутся тут концы с концами. Если будут голосовать за какое-нибудь строгое наказание для неё, он, разумеется, будет против. Надо непременно защитить милую девушку. В крайнем случае, он воздержится. Хотя идти против администрации… Гм… Затруднительное положение! Администрация почему-то давно клюёт Кроль. Не в чести Кроль у администрации. Если я буду за Кроль, то… Гм… Ладно, раньше времени об этом лучше не думать.
Неожиданно Дима услыхал за спиной какой-то шорох.
Дима замер, прислушался.
Послышался сдавленный смешок.
Всё внутри у доктора сжалось. Что это? Вернее, кто это? Ведь никто не входил. Дима был в этом абсолютно уверен. Снова чертовщина какая-то начинается. Поворачиваться было страшно. Невыносимо страшно. Но сидеть вот так, зная, что некто находится за твоей спиной, было ещё страшнее.