Закончился рабочий день. Приятели спускались с пригорка, на котором располагалась больница. Навстречу им от подножия холма, словно убежавший молочный кисель, полз густейший туман.
Эбис энергично размахивал руками и «делал раскладку ситуации».
— Если на стороне главного будут… — говорил он задумчиво и перечислял возможных сторонников Честнокова… — то…
Он для пущего эффекта делал паузу и затем выдавал своё умозаключение о результатах столкновения противодействующих сторон.
Мнением Дмитрия он не интересовался. Тот был нужен ему, чтобы внимать и восхищаться.
Дмитрий то и дело впадал в задумчивость и отставал от приятеля. Очнувшись, вновь догонял его. Кивал, то ли соглашаясь с Эбисом, то ли одобряя свои мысли; и невпопад поддакивал.
Волна тумана приближалась. С Дмитрием снова случился приступ задумчивости. Он замедлил шаги и что-то забормотал, с отвращением поглядывая на свою правую руку, которая столь постыдно смалодушничала на пятиминутке.
Тем временем Эбис уже нырнул в туман. Несколько секунд двигалось в тумане тёмное пятно, а затем исчезло и оно. Неизвестно откуда бубнил его голос:
— Не будь я Эбис, если я этого вонючего Честнокова в бараний рог не согну! Да! Именно так!
Дмитрия внезапно пронзил беспричинный страх. Он почувствовал себя ребёнком, затерявшимся в хищной ночной чаще.
— Эбис, — сдерживая себя, позвал он вполголоса.
Тишина. Глухая безответная тишина.
— Эбис! — погромче произнёс Дима.
Туман глотал все звуки. Вокруг не было никого и ничего. Ни пространства, ни времени. И только он, Дмитрий, безумно одинокий, уязвимый со всех сторон, увяз, запутался в эпицентре, где обитает ужас.
В горле Дмитрия неприятно запершило.
— Эбис! Эбис! — в полный голос заорал он и бросился вперёд со всех ног.
Впереди зашевелилось бесформенное пятно. Оно приближалось, увеличивалось. Края его оформились. Выплыло изумлённое лицо Эбиса.
— Обалдел, что ли? Чего орёшь?
— Я… Я… — Дима медленно приходил в себя. — Это я так. Голос не рассчитал.
Эбис, не уразумев в чём дело, на всякий случай провозгласил с иронией:
— Щас такое время, такая жизнь, что надо всё рассчитывать.
И коротко рассмеялся. Смешок получился какой-то мерзкий. Совершенно ненужный, пошловатый смешок. Он пролетел сквозь туманную преграду и обдал Дмитрия, словно грязь из-под колёс автомобиля.
— Конечно, конечно, — как безумный, бормотал Дмитрий. — Надо всё, всё рассчитывать. Вот я и рассчитал. Рассчитал же?
— Рассчитал, — поддакнул несколько растерявшийся Эбис.
— Правильно рассчитал?
— Правильно!
— Следовательно, я поступил правильно?
Эбис неожиданно ощерился, и усы его встали перпендикулярно.
— Нет уж! Тут цепочка не выстраивается!
— Как это?
— Рассчитал ты правильно. В смысле полезности для себя того поступка. Потому выходит, что поступок твой правильный. Вроде бы. Но я понимаю, что ты не о том спрашиваешь?
— Не о том, — согласился Дима едва слышно.
— Хорош или плох твой поступок? Вот, что тебе хочется узнать. Но в таком случае моральный эквивалент нужно искать у какого-нибудь святого отшельника, какового в настоящее время в наличии не имеется. Вымерли они по причине святости. Из-за этого признака отбраковала их природа в процессе естественного отбора. Я же не могу оценить твой поступок с точки зрения нравственности из-за уже упомянутой многогрешности моей. Вот сам себя и оценивай! Сам себя и наказывай, как унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла.
Дмитрию показалось, что Эбис, рассуждая, любуется собственными мыслительными конструкциями. И он, Дима, его переживания — повод для демонстрации аналитических возможностей. Размышления Эбиса не более, чем гимнастика ума. И даже не гимнастика — потягивание.
Оставшуюся часть пути они прошли молча. Только Эбис, вспоминая свои комментарии на пятиминутке, поперхивался смехом и восклицал:
— Ай да я!
Изо всех сил пытался убедить себя Эбис, что его высказывания для Ступицкой были чем-то большим, чем просто досадная помеха. И преуспел в этом. На подходе к дому, шагая по тропинке впереди обиженно сопящего Дмитрия, Эбис был уже абсолютно уверен, что собрание представляло собой героический поединок между ним и администрацией. Поединок не на жизнь, а на заявление «по собственному желанию».
Приумолкший Дмитрий тем временем занимался самокопанием. Пытался выяснить, что является причиной тоскливого настроения? Ясно, что главная и основная причина — мерзкое поведение на пятиминутке. Но оставалось ещё что-то, какой-то неопределяемый остаток.
Дмитрий знал по опыту: стоит выяснить причину плохого настроения, и оно улучшится. А вот теперь он не мог понять себя. И от безрезультатности попыток становилось ещё горше.
А впереди качалась гнусная Эбисова спина.
Проплыла тёмная масса сарая справа, впереди показался дом. Тяжело заскрипели ступеньки, хрюкнула дверь. Откупорились звуки стариковского бубнения. Звуки врезались в туман и застряли в нём где-то рядом с домом.
Они шли коридором. По обе стороны в нём лежало множество абсолютно ненужных вещей, без которых дед Фёдор не мыслил себе жизни: старый рукомойник без соска, пожелтевший от времени алюминиевый чайник без ручки, моток потрескавшегося шланга, бутылочки, бутылки, бутыли — серые от пыли и паутины, три или четыре рамки от «дадановских» уликов с почерневшими остатками воска. И много-много чего ещё лежало, громоздилось, валялось в этом коридоре. И запах в нём стоял особый, напоминающий атмосферу, образующуюся в пункте по приёму утильсырья. Лежали все эти вещи — старые, испорченные, перевыполнившие всё, что когда-то им предназначалось, чем-то похожие на своего хозяина.
При виде квартирантов старики приумолкли, провели их понимающим взглядом, со значением переглянулись. Ещё накануне они, по обыкновению подслушивая разговор Эбиса и Дмитрия, узнали, что в этот вторник пятиминутка предстоит жаркая.
Эбис, войдя в комнату, «врубил» вдруг заработавший телевизор и завалился на койку. Дима снял плащ и аккуратно повесил его на вешалку. Затем у него возникли непредвиденные трудности. Он сбросил шлейки, удерживающие заводной ключик, отстегнул круговой ремень… Но ключик всё ещё держался на спине.
— Присосался, что ли? — вполголоса проговорил Дима и, заведя руку за спину, попытался сбросить ключ кончиками пальцев.
Из этой попытки ничего не получилось.
Дмитрий посмотрел на возлежащего Эбиса, почувствовал неприязнь к равнодушному приятелю и решил всё же избавиться от ключика самостоятельно. Он попятился к стене и стал совершать энергичные чесательные движения. Ключ глухо звякал, кожа спины натягивалась. В месте прикрепления ключа возникла жгучая боль, будто спину полосовали бритвой. Металлическая пиявка держалась крепко.
— Эбис, хочу побеспокоить тебя, — с трудом сдерживая злобное дрожание в голосе обратился к товарищу Дмитрий. — Ключик не отваливается. Что делать? Я не знаю…
— Что станется с нами, если случится цунами? — под гитарную канонаду запел телевизор, заглушив дальнейшие слова Дмитрия.
— И я не знаю, Димусик, — томно ответствовал Эбис. — Действительно, откуда мне, рядовому врачу, знать, что тебе делать, если случится цунами? Есть узкие специалисты и по этому вопросу.
— Меня не интересует цунами! — на этот раз Дмитрию удалось перекричать телевизор.
— Тогда и спрашивать нечего.
— Встань, дорогой коллега, — кротко сказал Дима. — Встань, дорогой. Иначе я дам тебе в голову тем, что под руку попадётся.
И хотя Дмитрий не повышал голоса, Эбис прекрасно услышал дружеские речи и вскочил со сверхъестественной быстротой.
— Какая тебя муха?..
— Что с ключом делать? И вообще… Объясни, что случилось? — вспышка ярости прошла, и теперь Дмитрий делал героические усилия, чтобы не расплакаться.
Эбис изобразил на лице задумчивость и обошёл приятеля, рассматривая его, будто отбирая для кинопробы.