Недавно в больнице состоялся субботник. От побелённых бордюров пахло извёсткой. Дорогу к приёмному отделению тщательно подмели. Травянистая площадка возле скорой помощи была аккуратно вычесана. Это понравилось Дмитрию и даже приятно взволновало его.
Эбис втолкнул его в небольшую приёмную. За пишущей машинкой сидела строгая черноволосая красавица с безукоризненным профилем. Дмитрий тихо поздоровался и застыл у двери. Эбис со светской улыбкой обошёл неловкого товарища и приложился к руке ответственной брюнетки. Та приветливо повела тонкой бровью.
— Это мой товарищ, Сахара Каракумовна. Тихий, смирный. Отличительная положительная черта — не женат. И не был в том замечен ранее. За будущее не ручаюсь.
Сахара Каракумовна неулыбчиво смотрела на посетителя чёрными навыкате глазами и, казалось, чего-то ожидала от Дмитрия Марковича. Чего? Ведь поздоровался уже.
— Представься, — затуманившись от его неуклюжести, подсказал Эбис. — Галантерейнее, галантерейнее.
— Да, да. Конечно, — Дмитрий Маркович откашлялся. — Меня… Моё… Фамилия моя…
Снова заломило висок. Пришло затем уже знакомое онемение, и всё никак не могла вспомниться фамилия.
Чёрная бровь Сахары Каракумовны поднялась.
— Скромный он у нас всегда был. Стеснительный, — поторопился исправить положение Эбис. — Зовут его Дмитрием. По батюшке — Маркович. А фамилия… — тут он назвал незнакомую Дмитрию фамилию.
Дмитрий Маркович с некоторым удивлением слушал Эбиса. Странное сочетание звуков не вызывало в его памяти никакого отклика.
— Сейчас от главного выйдут завы. Тогда и войдёте, — мелодично произнесла Сахара Каракумовна. — А вы, Эбис, зайдите в терапию. Вас давно там разыскивают.
Она отвернулась к машинке. Длинные холёные пальцы её полыхнули ярким лаком, машинка разразилась злым стрёкотом.
— Не забудь, — шепнул Эбис. — Зовут Честнокова — Иван Иванович. Почаще называй его по имени-отчеству. Люди любят, когда повторяют их имя-отчество. И не притворяйся. Будь самим собой. Тут любят людей, которые не мудрствуют лукаво, которые не слишком выступают и не очень выделяются. Лучше, если вообще не выступают и совсем не выделяются. Ну ладно. Жду тебя в отделении. Не забудь: терапевтическое отделение на третьем этаже.
Сказал он это и исчез. Его улыбка ещё некоторое время держалась в воздухе. Она была странная, эта улыбка. Она состояла из двух частей. Одна половина, обращённая к Дмитрию, выражала сочувствие и дружескую поддержку. Вторая, предназначенная Сахаре Каракумовне, была сложносоставная: она и алкала, и восхищалась, и обожествляла, и выражала надежду и, вместе с тем, будто извинялась за недотёпу товарища, просила поддержать его.
Сахара Каракумовна сделала милостивое движение головой, осторожно — чтобы не образовались морщинки! — растянула уголки рта в подобии ответной улыбки.
Через некоторое время дверь в кабинет главного врача распахнулась как бы под напором раскалённого воздуха. Из кабинета в приёмную ударило банным духом.
Всё вокруг заволокло парной дымкой. В белом тумане прошествовали из кабинета главного к выходу пять чёрных фигур. Головы их были опущены, плечи поникли, то и дело слышались печальные вздохи. Будто не заведующие отделениями кифозовской ЦРБ шли с совещания, а двигалась похоронная процессия.
Мелодичный голос секретарши направил Дмитрия в дверь кабинета. Он ступил через порог непослушной ногой.
Туман из кабинета куда-то исчез. С хрустальной ясностью видел Дмитрий Маркович человека, сидящего за столом с несколькими телефонами. У него не было времени осмотреться, но он чувствовал, что мебель в кабинете соответствует тому казённому типу, при виде которой он внутренне содрогался. Это была мебель тёмная, официально-суровая, издающая именно такой запах, который и должна издавать мебель подобного типа. При виде такой обстановки, обоняя такой запах, посетитель превращался в просителя; его заявление становилось прошением.
Огромные пространства храмов когда-то подавляли верующего, внушали мысль о собственном ничтожестве. Такое же чувство вызывали у Дмитрия некоторые учреждения. Белопольский райисполком, например. Его работники ясно давали ему понять, что он отрывает их от каких-то таинственных, чрезвычайно сложных и, конечно же, в тысячи раз более важных дел, чем его квартирный вопрос. И снисходило на Дмитрия откровение, что его квартирный вопрос не решается единственно из-за малости своей, даже мизерности. Незаметно вопроса этого на фоне грандиозных планов и свершений района.
Вот потому-то Дмитрий Маркович растерялся и в кабинете главного врача. Он пробормотал «здрасьте» и застыл, чувствуя локтями единственную реальную поддержку — дерматин двери.
Главный поздоровался в ответ и предложил своему новому подчинённому сесть. Движения его и речь были значительны и как бы обладали дополнительным смыслом, недоступным малым мира сего.
Выглядел будущий шеф презентабельно: черты лица имел чёткие с налётом благородства, в волосах сверкала проседь, подчёркивающая этот самый налёт. Костюм был дорогой, явно импортный, светлых тонов. Это указывало на близость областного центра. Кое-где в глубинке, да в том же Белополе, руководители всё ещё носили чёрные строгие костюмы, которые по их — и не только их — мнению подчёркивали чистоту помыслов и моральную крепость носящего.
Естественно, что Дмитрий сел на самый краешек стула. Он чувствовал, что его грудная клетка вздрагивает так сильно, словно кто-то изнутри колотит в неё пяткой.
— Так это вы …? — и тут главный назвал ту же, абсолютно незнакомую Дмитрию фамилию.
Дмитрий неуверенно кивнул, а главный заговорил снова:
— Мне о вас уже докладывали. Должен сказать, что работа наша тяжёлая, хоть и благородная. Близость центра создаёт определённые, иногда неопределённые трудности в нашей работе, иногда не в работе. С каждым днём мы работаем ещё более интенсивнее. Никто у нас не слоняется без дела. Нам нужны хорошие диагнозисты, хорошие лечебники. Нам за вас поручился вполне компонентный товарищ, наш сотрудник товарищ Эбис.
Во время глубокомысленной этой речи лицо говорящего совершенно не меняло выражения; голос звучал монотонно, словно говорила деревянная кукла. Дмитрий присмотрелся, и ему показалось, что и впрямь Честноков похож на Буратино. Постаревшего, поглупевшего, потерявшего все свои добрые качества, в том числе и чувство юмора. Сохранившего только голос.
А главный продолжал:
— Основное, конечно, иметь в наличии душу. Так сказать, в хорошем смысле этого слова. Тогда лечебный процесс идёт намного эффективнее. На эту тему у нас когда-то напротив регистратуры висел прекрасный лозунг: «Светя другим, сгораю сам». Начальник пожарной охраны района товарищ Палий приказал его снять как представляющего опасность в пожарном отношении. А жаль… Моё мнение, что лозунги должны висеть кругом. Где есть свободное место — там и лозунг повесь. Потому как они должны звать людей куда-нибудь и зачем-нибудь. Они должны напоминать людям, чтобы они неустанно бдили, блюли и стремились. А то, не ровен час, забудут… и не… бу-у-у-дут…
Последние слова главный произносил со всё большими паузами и вдруг умолк, уткнувшись в стол невиданно длинным и острым носом.
Дмитрий глядел на главного и всё больше дивился высоте его кресла. Интересно, как он туда взбирается. Подставка у него есть или лестничка маленькая?
Главный всё молчал и не менял неудобной позы. Дмитрию показалось даже, что Честноков и дышать перестал. Он поскрипел стулом — главный не услыхал. Покашлял — безрезультатно. Бессмысленность ситуации стала раздражать доктора. Он привстал и неуверенно вопросил:
— Я пойду, пожалуй?
Ответа не было. Дмитрий заволновался по-настоящему. Происходило нечто непонятное. Он, несколько раз оглянувшись, вышел в приёмную и стал подле секретарши.
— Простите, там…
Секретарша не изволила замечать новичка и всё строчила в кого-то короткими очередями приказов. Наконец, она соблаговолила заметить доктора — взмахнула ресницами и вопросила, с трудом удерживаясь на ускользающей грани вежливости: