— Мы тут не для того, чтобы думать, размышлять или, грубо говоря, мыслить, а чтобы предлагать что-то. Объясняю лично вам, товарищ Претер, чтобы не топтать дважды тот же снег. Товарищ Хаменко тоже не имеет власти над строителями, зато он имеет власть над нами. Никого сверху не интересует, что он может, а чего не может. Раз он начальник, то должен принимать меры. Иначе его не поймут сверху — и накажут. В свою очередь, он накажет нас, если мы, в свою очередь, не примем никаких мер даже, если мер принять не можем. Понятно? Это же элементарно просто!
Претер, совершенно сбитый с толку, пролепетал:
— Я же и говорю, что мы практически не можем принять никаких мер.
Честноков замер, будто одеревенел. Словно земля над корнями, вздулись его желваки.
Ступицкая застонала.
Бухгалтера одновременно воздели очи горе.
— Вы разрешите, я ему растолкую, — сузив рот в морщинистую точку, попросила Ступицкая.
Честноков безнадёжно махнул рукой.
— Не надо. Бесполезно это. Обойдётся цыганская свадьба без цимбал. И так, бог его знает, сколько мы времени потеряли за эти пятнадцать минут?! Давайте! Высказывайтесь!
Встала Ступицкая. Одёрнула юбку. Преданно взглянула на шефа. Улыбнулась милой улыбкой школьницы-невесты. И понесла, и понесла ту совершеннейшую чушь, которую всё ещё произносят у нас порой на некоторых собраниях и которая по странному недоразумению именуется речью:
— Данный вопрос надо поставить во главу угла, под которым мы и будем рассматривать ряд факторов, имеющих место быть, так сказать, в наличии…
— Людмила Андрофаговна, — одёрнул её главный врач, строго глядя на задранную к нему преданную мордашку. — Мы же не на собрании. В узком кругу. Покороче.
Ступицкая энергично мотнула головой.
— Понятно. Тогда я вношу предложение.
— Хорошо. Кто может дополнить?
Бухгалтера коротко посовещались и в один голос сказали:
— Мы предлагаем внести конкретное предложение.
— Это уже лучше. Теперь о времени исполнения.
— Я предлагаю, — сразу же отреагировала Ступицкая со старательностью ученицы младших классов — отличницы и ябеды. — Я предлагаю выполнить конкретное предложение в срок.
Снова вступили бухгалтера:
— Мы предлагаем выполнить конкретное предложение в определённый срок.
Главный довольно покивал.
— Хорошо. А теперь, чтобы подвести общее резюме, думаю, что надо внести в постановление, кто за это будет отвечать. Конкретно отвечать. Поэтому мне думается, что в графу «кто отвечает» надо вписать: «ответственное лицо».
Присутствующие замялись.
Ступицкая, запинаясь, обратилась к Честнокову:
— Ответственное… Это не очень осторожно… В случае чего, на вас могут подумать. На ваше лицо.
Древесно-мебельный отблеск в глазах главного сменился стальным сверканием.
— Ответственный человек в нашем случае это не тот, кто отвечает за то, чтобы дело было сделано, а тот, кто отвечает перед комиссией. А кому отвечать — я найду!
Все одновременно почему-то посмотрели на Претера.
9
Кифозово до недавнего времени было населённым пунктом так себе: ни село, ни город. По холмам недалеко от реки лепились хатки. В огородах, словно начищенные медные сковородки, полыхали подсолнухи, инвалидились пугала, зелень клубники с редкими красными искрами плотно устилала землю.
Клубника издавна была главным «экспортным» продуктом Кифозово. И как только начинался Сезон, количество больничных, полученных местными жителями, возрастало вдвое, а то и втрое. И с самого утра клубникоделы, ухитряясь в двух руках тащить три и более корзины, осаждали автобусы, идущие в областной центр. Ругань, давка, истерические крики…
Впрочем, поездки, как правило, кончались без мордобития. Однажды только было… Очкарик, интеллигентик худорёбрый, по недомыслию преступному вступил в корзину, полную отборнейшей клубники. Что с ним сделала слабая женщина, описанию не поддаётся. Стоит только сказать, что разбитые очки негодяя спустя несколько дней нашли в трёх километрах от места события.
А в одно не очень прекрасное время начали сновать в Кифозово самосвалы, зашлёпали гусеницами экскаваторы, направляющиеся на северную околицу. Началось строительство крупнейшего завода автопогрузчиков. А на южной окраине городка в то же время стали расти пяти- и девятиэтажные бетонные коробки весёленькой серенькой окраски.
Местные жители упорно не включали бетонные сорняки в состав родного города. Новостройку они называли посёлком, а не Кифозово.
Дмитрий подселился к Эбису в собственно Кифозово. Дом ему понравился — небольшой, аккуратный. Широкий двор. К груше прибит рукомойник.
Властвовал в доме суровый и немногословный дед Фёдор. Был он мал, худ и хромоног. Нижнюю часть его лица украшала клочковатая бородка.
Хром дед был ещё с войны — перебило голень осколком снаряда. Всю войну он прошёл в чине старшины. Командовать привык; командовать любил. От этой привычки он не мог избавиться и на «гражданке». И единственная подчинённая ему «боевая единица» — его жена — покорно сносила все строгости военной дисциплины. Дородная и плавно-медлительная, она настолько растворилась во властной натуре супруга, что даже имя её кифозовцы давно позабыли и потому называли по имени мужа — баба Федирка.
Комнатка, выделенная эскулапам, была небольшая. Стояли в ней две койки с панцирными сетками, старенький двустворчатый шкаф, непринуждённо накренившийся на одну сторону, и облупившаяся этажерка.
Стекло в шкафу шло туманными волнами. Фанерная этажерка на всех своих этажах прогибалась под весом пудовых анатомических атласов и справочников.
Побелка на потолке и стенах слоилась и опадала. Из щелей между половицами сочился сырой холод.
Единственное окно выходило во двор прямо на старый орех, наполовину закрывавший почерневший и покосившийся туалет двускатного типа.
Эбис суетился. Объяснял, куда вещички сложить, как пользоваться плитой с баллоном на пропитавшейся газом верандочке.
Когда все вещи были разложены, он наморщил нос и сказал едко-противным голосом:
— А девица рядом есть, что не можно глаз отвесть. За пять-шесть домов отсель. В самом, что ни на есть, наглом возрасте.
Что-то тревожно шевельнулось у Дмитрия в животе.
— Наглый возраст — это сколько?
— Это значит — не слишком много. И красивая, как болячка!
Он внимательно глянул на товарища.
— Чего это ты так смутился? Если понравится — вперёд! Тоже мне — крепость! Твердыня несокрушимая! И пусть тебя не смущает, что красивая. Почему-то бывает у некоторых: чем девица красивее, тем больше её стесняются. Должно быть наоборот. Все они одного пола ягодки! Даже те, от кого что-то там как-то там растёт…
Эбис говорил всё это как-то чересчур торопливо и легко, и Дмитрий что-то заподозрил:
— Речь твоя темна. Объяснись. Она тебе от ворот поворот дала, что ли?
Эбис вопроса почему-то не услыхал. Он с неестественным оживлением взглянул на часы, нервно дёрнул себя за ус и торопливо включил стоящий на подоконнике краснопластиковый телевизорчик «Юность-402».
— Наши со «Спартаком», — объяснил он, плюхаясь на койку.
Тут дверь тихонько скрипнула, пропустив могучую фигуру бабы Федирки. Она как-то особенно плавно и экономно ступила несколько шагов и обратилась к Эбису, утопившему взор в экране:
— Мытрович, а Мытрович…
Но Мытрович уже не принадлежал миру сему. Теленаркотик проник в его мозг и теперь властвовал над ним всецело.
Баба Федирка деликатно выждала минуту, а потом, дрожа голосом, воззвала снова:
— Мытрович, тут к тебе соседи.
Безрезультатно. Баба Федирка взывала к телу, а дух, между тем, находился за сотни километров на республиканском стадионе в городе Киеве.
Тут, привычно сутулясь, прихромал дед Фёдор. Он взглянул на Эбиса, хитро улыбнулся и поскрёб пальцем в свалявшейся бородёнке. Солдатская смекалка сразу же подсказала ему, что делать.