Я не буду утверждать, что все об этом доме нам рассказали здесь, в селе. Наоборот, мы пришли в село Варварино, зная очень много. Но одно дело знать, другое увидеть своими глазами.
Сначала село принадлежало декабристу и, кажется, приятелю Пушкина Михаилу Федоровичу Митькову, но во второй половине прошлого века им владела Екатерина Федоровна Тютчева – дочь поэта. Все это было бы само по себе малоинтересно, если бы не одно событие.
В 1878 году русская армия разбила турок и освободила Болгарию. На Балканах образовалось новое независимое большое государство. Границы его определялись Сан-Стефанским договором. Некоторые европейские государства были недовольны усилием Болгарии, и вот на Берлинском конгрессе Сан-Стефанский договор подвергся пересмотру. Русское правительство пошло на уступки: от Болгарии начали отрезать кусок за куском. А так как предшествующая война была очень популярна среди русской общественности, то, естественно, последующее поведение правительства вызвало всеобщее и сильное возмущение.
Общественный деятель, публицист, председатель Славянского комитета в Москве Иван Сергеевич Аксаков возмущался более других в той степени, в какой был более, по сравнению с другими, последовательным и ярым славянофилом.
Накануне своего решительного шага он писал: «Я спрашиваю себя: честно ли молчать в настоящую минуту? Не прямая ли обязанность каждого гражданина сделать все то, что ему по силам и чего никто запретить не может: поднять свой голос и протестовать. Россию распинают, Россию позорят, Россию творят отступницей от ее исторического призвания и завета, – и мы все немы, как рыбы!»
Двадцать второго июня 1878 года Иван Сергеевич вернулся из своего Славянского комитета поздно, в возбужденном состоянии и записал: «Копье пущено. Речь произнесена».
Через несколько дней за эту речь ему прислали выговор от Александра II, отстранение от поста председателя и предписание о ссылке.
«Согнуться мы не могли, пришлось нас сломать вдребезги», – ответил Аксаков.
Ф. М. Достоевский в те дни напомнил ему: «Так я ж вам предсказывал, что вас вышлют за эту речь».
Местом ссылки Иван Сергеевич выбрал имение своей свояченицы – село Варварино. Он был женат на второй дочери Тютчева – Анне Федоровне.
Пока он ехал на перекладных, речь широко распространилась и в России и за границей под названием «Историческое проклятие Аксакова». Имя Ивана Сергеевича не сходило с уст.
Пишет О. А. Новикова: «Все в страшном негодовании за изгнание Аксакова из Москвы, за его правдивое слово. Если Аксаков заслужил наказание, то, очевидно, и я виновата, но тысячи русских думают и чувствуют так же, как он…»
Пишет П. И. Чайковский: «Мы переживаем ужасное время, и когда начинаешь вдумываться, страшно делается… С одной стороны, совершенно оторопевшее правительство, настолько потерявшееся, что Аксаков ссылается за смелое, правдивое слово…»
Пишет П. Третьяков: «И вот Аксакову пришлось одному публично высказать, что чувствовали все прочие люди…»
Пишет Крамской Третьякову: «Ужасное время. Точь-в-точь в запертой комнате в глухую ночь, в кромешной тьме сидят люди, и только время от времени кто-то и в кого-то выстрелил, кто-то кого-то зарезал; но кто, кого, за что? – никто не знает. Неужели не поймут, что самое настоятельное – зажечь огонь?.. Неужели Аксаков прав, говоря в конце концов эти ужасные слова: „Замолчите, честные уста…“
Результатом всего этого шума было то, что Павел Третьяков предложил Илье Ефимовичу Репину незамедлительно ехать вслед за Аксаковым в село Варварино и написать с него портрет для своей галереи, той галереи, которую мы теперь называем Третьяковской.
Репин принял заказ безоговорочно. В летописи сельца Абрамцева находим: «Илья Ефимович ездил во Владимирскую губернию писать портрет Аксакова, который был в административной ссылке».
Между тем Иван Сергеевич, вырвавшись из московской суеты и отдалившись от напряженной нервозности последних дней, окунулся в океан летней, цветущей, пахнущей медом тишины. Он пришел в восторг от места своей ссылки. «Любуюсь гармоническим сочетанием изящной щеголеватости первого плана с сельской простотой второго, миловидной укромности, с одной стороны, и величавой шири – с другой.
Домик – прелестная игрушечка, а выйдешь на террасу – взор погружается, уходит в необозримую даль, – такой простор, такой важностью тишины охватывается душа».
Не удивительно, что здесь, в Варварине, после долгого перерыва Аксаков снова начал писать стихи. В одной из его биографий так и сказано. «Лишь по прошествии семнадцати лет вновь осенило его поэтическое вдохновение, уже на закате дней, во время известного заточения в с. Варварино».
Вот одно из стихотворений Аксакова – послание его к хозяйке имения Е. Ф. Тютчевой:
ВАРВАРИНО
Между тем Репин ехал да ехал из Москвы в Варварино, и вот однажды жена Аксакова Анна Федоровна написала своей сестре – хозяйке имения: «Сегодня утром, когда я вставала, звук колокольчиков приближающейся тройки заставил меня испытать некоторое ощущение беспокойства, но оказалось, что это приехал из Москвы один молодой художник, присланный Павлом Третьяковым к моему мужу с просьбой разрешить сделать его портрет для своей портретной галереи знаменитостей. Вот они уже водворились в гостиной за работой».
Сам Аксаков так отзывался о Репине:
«Художник Репин очень талантливый и очень скромный, еще довольно молодой человек и известный (одна его большая картина, „Садко“, богатый гость (купец) – находится у наследника, куплена за 6 т. р., другая – „Бурлаки на Волге“ – у в. кн. Владимира), прислан был сюда Третьяковым, чтобы снять мой портрет для его галереи.
Не затягивая дела, я отдался в его распоряжение, и в три дня портрет готов. Сегодня он сушится и сохнет».
Есть и воспоминания Репина на этот счет:
«Вообще у нас многие странно понимают художество. Я – реалист и никогда не прикрашивал, не скрывал натуры. Припоминается случай с Иваном Сергеевичем Аксаковым. Начинаю писать его, он мне и говорит: „Вот что, Илья Ефимович, если вы хотите писать меня как следует, убавьте мне лицо, рожи у меня много“.
Действительно, лицо у Ивана Сергеевича Аксакова было красное, мясистое и массивное.
Но это-то мне и показалось очень типичным в этой фигуре, а он просит сделать ему тонкое и бледное лицо».