Историю эту я рассказал, забежав на несколько дней вперед, пока мы прощались с кобелихинскими рожечниками, из которых ни один уж не мог сыграть как следует. «Ничего, – сказали, – у нас не выйдет, совсем отвыкли, да и зубов нет, да и вообще без струбанья-то…»
Однако нельзя сказать, что мы проходили зря. Во-первых, послушали колхозное собрание, во-вторых, познакомились с хорошими людьми и многое узнали, в-третьих, унесли на память по отличному пальмовому рожку, которые лет через двадцать так же трудно будет достать на земле, как и живого мамонта.
День двадцать пятый
Каждому дереву своя цена!
Нанесет ветерком, и за версту услышишь, как цветет липа! Незримая река медового аромата льется от нее по яркому июльскому разнотравью. В тихую погоду несметное количество пчел слетается сюда на работу. Старое дерево, посветлев от цветения, гудит, шумит пчелами, мелькающими, мельтешащими среди цветов и листьев. С одной липы больше собирается меда, чем с гектара цветущей гречихи.
От черемухового цвету нет подобного проку, но цветет она рано, в пору весеннего пробуждения и буйства всех земных сил и соков. Поэтому и связана с ней лирика тайных встреч, первых свиданий, горячей девичьей любви.
Но отцветают черемуха и сирень, жухнут травы, желтеют листья. Уж и пчел уносит в теплые душноватые омшаники. Краски увяданья господствуют в осенних окрестностях, и ни одно из деревьев, празднично украшавших нашу землю в летние дни, не в силах теперь быть украшением. Кто заметит в сентябре ту же черемуху, кто обратит внимание на жасмин, кто не пройдет равнодушно мимо зарослей шиповника!
Но есть иное дерево. Мы, пожалуй, не замечаем его весной, оно не бросается нам в глаза в июле. Оно создает вместе с другими неяркими деревьями тот нужный зеленый фон, на котором и праздновали свое цветение и выделялись и буйствовали пышноцветущие.
Чем ближе осень, тем заметнее и ярче становится это дерево, и когда совсем обеднеет земля и нечем ей будет порадовать глаз человека, вспыхнут среди долины яркие костры рябин, и люди сложат об этом дереве лучшие свои лирические песни.
То янтарные, то оранжевые, то ярко-красные проглядывают гроздья сквозь резную филигранную зелень, и, глядя на них, мы изменяем красоте шиповника и жасмина.
Едва-едва пожелтеют ягоды, как дети рвут их себе на игрушки. В августе все деревенские девочки украшаются в янтарные бусы из сочных рябиновых ягод. Но бывает, что захочет девочка сорвать тяжелую кисть, а другая, постарше, остановит ее: «Разве можно обрывать эту рябину, она ведь невежинская».
В детстве разгорались у нас жестокие споры. Один говорил: «рябина невежинская», другой говорил «нежинская». Пойдем спрашивать у старых людей, те говорят «невежинская». Пойдем в магазин смотреть бутылки с наливками, там написано: «нежинская». Вот и разбери тут, кто прав, а кто виноват.
Споря таким образом, мы не подозревали двух обстоятельств: во-первых, того, что спорят на ту же тему и ученые люди, во-вторых, что село Невежино, в честь которого называется эта рябина, всего от нас в двадцати километрах.
Одни ученые писали, что в «окрестностях города Нежина издавна культивируется сладкая нежинская рябина, из плодов которой приготовляется довольно вкусная настойка под названием „Нежинская рябиновка“.
Другие ученые писали, что в «пределах Владимирской, Ивановской областей распространена так называемая невежинская сладкоплодная рябина, получившая свое название от села Невежино Небыловского района Владимирской области, которое считается родиной этой рябины».
Кто же виноват, что так запуталось дело, и как можно было его прояснить?
В город Нежин выехала ученая комиссия во главе с кандидатом сельскохозяйственных наук Е. М. Петровым. Вот что пишет сам Е. М. Петров:
«Чтобы внести ясность в этот вопрос, мы в 1938 году предприняли специальную поездку в г. Нежин. С представителями районного земельного отдела и научными работниками пункта плодово-ягодных культур мы установили на месте, что в Нежинском районе, и вообще в Черниговской области, никакой сладкоплодной рябины не разводилось и не разводится… Позже, через колхозников села Невежина и лиц, работавших заготовителями невежинской рябины у известного в свое время московского виноторговца Смирнова, выяснилось, что последний, желая скрыть от своих конкурентов истинные источники заготовки сырья, переименовал невежинскую рябину в нежинскую и адресовал тем самым конкурентов за сырьем в город Нежин. Приготовляемой же из плодов невежинской рябины на своих заводах настойке он дал более благозвучное название „Нежинская рябиновка“, вместо правильного – „Невежинская рябиновка“.
Впрочем, в Нежин можно было и не ездить.
У видного владимирского статистика Антиповича в книге, изданной в 1910 году, находим о невежинской рябине: «В прежние годы ее тысячами пудов вывозили из Владимирской губернии в Москву на водочные заводы, но с изобретением различных эссенций, в том числе и рябиновой, сбыт в Москву ее сильно уменьшился, хотя эта убыль в значительной степени восполняется увеличением спроса на местных базарах, где ее охотно покупают хозяйки для варенья, платя 6–8 копеек за фунт».
Ради справедливости нужно сказать, что в популярной среди городских хозяек книге «О вкусной и здоровой пище» рябина эта называется правильно – «невежинской», но что и там есть неточность, а именно: село Невежино, как родина этой изумительной ягоды, отнесено к Ивановской области, а не к Владимирской, как это есть на самом деле.
С утра, как и все эти дни, шел дождь. Но мы уже знали, что часам к десяти он имеет привычку перемежаться, и ждали теперь этого срока. Действительно, ветер усилился, низкие облака полетели быстрее, потом их угнало за горизонт, и оказалось, что над ними есть еще одни облака, но что дождь с этих облаков не каплет.
По осклизлой тропе мы вышли из Небылого в село Невежино. Тропа, перебежав низину, поднялась в глухой дубовый лес, в котором после дождя все капало и шуршало. Тяжелая капля, сорвавшись с верхушки дуба, прыгала с листа на лист, тенькая на разные тона, пока не падала уже бесшумно в высокую лесную траву. То и дело, впервые за наш поход, стали попадаться грибы. Но брать нам их было некуда, да и что бы мы с ними потом делали? А вот и первый грибник – сморщенный, рыжеватый старичок в ватной шапке, с корзиной, сплетенной из краснотала. В корзине, один к одному, лежат поддубовики, так похожие на настоящий белый гриб, но корешки у них там, где прошел нож, засинели, будто их окунули в чернила. И сколько бы потом ни попадалось нам грибников, у всех были одни поддубовики; только перед самым селом пошли сосенки, и две девочки, в длинных не по росту ватных пальтишках, рысцой и боязливо оглядываясь, протащили мимо нас по корзинке ядреных молодых масляток.
Село Невежино издали похоже на крылья птицы. Края его находятся выше, чем середина, потому что в середине села, перерезая его поперек, пролегает овраг. Не могло быть сомнения, что мы пришли именно в то Невежино. Каждая усадьба (мы ведь попали сначала на задворки) представляла прямоугольник земли, обсаженный по краям рябинами. В середине росли яблони, кусты смородины, вишенье, сливы, терновник, гораздо реже картошка. Но так как другие деревья были ниже рябин, то и создавалось впечатление, что село стоит в рябиновом лесу. Некоторые рябины можно было бы назвать гигантскими. Ствол, толщиною не в обхват, поднимает развесистую крону высоко в небо, где ее и треплет, словно распущенные девичьи волосы, сырой теплый ветер. Чаще от одного корня поднимаются несколько толстых стволов. Они с высотой постепенно отстраняются друг от друга, создавая грандиозный зеленый шатер. Тут же между великанами, или, лучше сказать, великаншами, растут молодые стройные рябинки с тонкими прямыми стволами и более яркой листвой. А приглядевшись, можно увидеть и рябиночьих ребятишек с маленькими, редкими листочками. Земля вокруг них окопана, разрыхлена и, наверное, удобрена: известно, за детьми особый уход.