На другой день, утром, мы пришли прощаться к Алексею Дмитриевичу Варганову. Он пожалел, что мы рано уходим, не покопались еще в богатейшей музейной библиотеке, не успели посмотреть его фонды, где есть старинное шитье, редчайшие иконы, не прочитал он нам и своей последней статьи о Евдокии Лопухиной.
Нам тоже было жалко расставаться с этим человеком. Каждая минута разговора с ним приносила новые, интересные знания. Уже и теперь, в последние минуты, разговор был совсем не прощальный. Алексей Дмитриевич говорил что-то о скифской культуре.
– Думают, что они были варвары – и все. Я советую вам проникнуть в бетонную кладовую ленинградского Эрмитажа, там хранится такое скифское золото, что ахнули бы сами византийские мастера.
Крестьянский сын из-под Ростова Великого, Варганов окончил институт истории искусств, а также Академию художеств по фреске и мозаике. Как только окончил, так и приехал в Суздаль. Это было в 1930 году. В Суздале Варганов нашел жалкий музей, где хранились одни церковные ризы. Прошло двадцать шесть лет неустанного кропотливого труда по реставрации древних памятников, по созданию богатейшего музея. За двадцать пять лет Алексей Дмитриевич только трижды пользовался отпуском. Все было как-то некогда.
Суздальцы первые оценили труд Алексея Дмитриевича. В городе все от мала до велика знают его и здороваются с ним на улице.
День тридцать первый
На суздальском базаре появилось много лесной ягоды: земляники, черники, малины, и снова нас потянуло из города, захотелось в лес, на его извилистые прохладные тропинки.
И точно, к вечеру этого дня мы углубились в зеленый массив знаменитого Дюкова бора со стороны Сергеихи. Но нужно хотя бы двумя словами рассказать, как мы попали в Сергеиху и что предшествовало этому.
Как я уже сказал, на суздальском базаре появилось много лесной ягоды, и, позавтракав пышными оладьями и гуляшом из ливера, мы устроили себе десерт – ассорти из земляники, черники и малины. Купив по кулечку того, другого и третьего, мы уселись на выходе с базара и дружно лакомились, создавая в горсти своеобразное ассорти путем одновременного высыпания туда сразу из трех кулечков.
Мы, конечно, заметили, что новый автомобиль ГАЗ-69 остановился, подъехав вплотную к нам, но не сразу заметили, что из автомобиля более чем пристально наблюдает за нами человек, главным образом за Серегой. Что ж, этому не нужно было удивляться. Серегина борода начала даже и кучерявиться, а так как она была очень черна, то в любую минуту и могла стать предметом бескорыстного созерцания прохожего или проезжего зеваки.
Человек смотрел, смотрел и вдруг робко, полувопросительно сказал:
– А я вас знаю, вы Куприянов.
Серега, глотавший в это время очередную пригоршню смешанных ягод, поперхнулся и даже закашлялся.
Не будем описывать в подробности, как один из них не мог вспомнить, а другой говорил: «А ну-ка, вспомни», и как наконец дело разобралось.
Серега, учась в институте живописи, приезжал на летнюю практику в село Омутское, неподалеку от Суздаля. Там он жил в избе одного колхозника, а человек, узнавший его теперь, был тому колхознику сосед.
– Так вас тогда председателем колхоза избрали, – окончательно вспомнил Серега. – И вы еще до сих пор никуда не сбежали?
– Почему?
– Колхоз-то, я помню, очень плох был.
Наш новый знакомый засмеялся.
– Садитесь в машину, так и быть, прокачу, покажу свое хозяйство.
– Нет, нам нужно на Мстеру пробираться, а Омутское – в другой стороне.
– Садитесь, не пожалеете. Докуда вы дошли бы сегодня за день?
– Ну… Судя по карте, дошли бы что-нибудь до Сергеихи.
– Будете к вечеру в Сергеихе. Сам на этой машине отвезу. Садитесь.
Мы сели. Александр Федорович – так звали председателя – и Серега всю дорогу вспоминали разные обстоятельства того лета, когда село наводнили московские практиканты-художники, вспоминали общих знакомых, жителей деревни и студентов.
Впрочем, дорога была не длинна. Вскоре остановились у нового дома колхозной конторы. Председатель захлопнул дверцу, отдал распоряжение насчет машины и повел нас по хозяйству. Чем дальше мы шли, тем более и более удивлялся Серега.
– Откуда у вас это все? Ведь ничего этого не было!
– Да, – соглашался Борисов. – Пять лет назад были одни у колхоза долги. Триста пятьдесят тысяч долгу! Мало того, на втором году моего хозяйствования цифра выросла до шестисот тысяч. Долгов этих давно нет, а доходишко наш за прошлый год оказался поболее миллиона.
– Но как вы добились?
Жалко, что Борисов не умел живо рассказывать. Жалко также, что он слишком рано узнал нашу принадлежность к людям печати. Казенные фразы уровня районной газеты так и сыпались из его уст. Впрочем, смысл был ясен: пришел к руководству хороший хозяин с твердой, честной рукой.
– Организация земельных площадей, – загибал Борисов один палец. – Агротехнические мероприятия, – загибал другой. – Наведение порядка с колхозниками, то есть установление дисциплины путем заинтересованности в труде. Почему вырос долг на первых порах? Потому что мы, несмотря на бедность, закупили гору удобрений. «Окупится», – говорил я колхозникам. И правда, окупилось. Теми удобрениями мы вели двухкратную подкормку и получили тяжелый урожай. Несмотря на бедность, мы купили также гору соломы и стали нарочно валить ее под ноги скоту в подстилку. Вся она превратилась в навоз, навоз превратился в хлеб, а хлеб вернул нам деньги сторицей.
Несмотря на бедность, мы купили две автоцистерны – возить барду. Барда – это отходы на водочных заводах, очень питательна для скотины. Ею мы стали поить коров, коровы прибавили молока, молоко прибавило денег.
Когда я пришел, средняя омутская корова давала тысячу четыреста литров. В этом году она дает три тысячи; Рост более чем в два раза…
Разговоры эти велись на ходу. Тем временем мы то осматривали строительство кирпичного четырехрядного коровника, механизированного, с автопоилками, то строительство водопровода к этому коровнику, то уже отстроенные силосные башни, то кукурузу, выросшую у Борисова до невиданной на Владимирщине почти метровой высоты.
– Может, лучше бы подсолнух или вику, – заикнулся я, чтобы услышать мнение Борисова о кукурузе.
– Вика как зеленый корм, силосовать ее бессмысленно, нам же нужен силос.
– Подсолнух тоже силосуется, а ухода за ним меньше.
Борисов ответил так, как не отвечал нам еще никто: вот что значит хозяин.
– Думаем только о том, что легче, а вкус ведь тоже у каждого растения свой. Кукуруза вкусна и питательна, а подсолнух – палки. Ну, конечно, хлопот с ней много. Впрочем, хорошему председателю никакая кукуруза не страшна!
– Скажите, положа руку на сердце: отменили бы сейчас кукурузу, сказали бы: хочешь – сей, хочешь – нет, ведь не стали бы небось сеять, а?
– Сеял бы и тогда, – убежденно ответил омутской председатель. – Но честно скажу – не столько. Понемногу освоение вел бы, а освоив, увеличивал. Но честно скажу, сеял бы и тогда.
Прошли мы и вдоль села. То и дело среди старых попадались новые, свежесрубленные избы.
– Строятся колхозники?
– Это городские. Ко мне ведь из города народ переселяется.
– Как из города? Что вы говорите?! До сих пор мы наблюдали обратное.
– А чего им не переселяться – выгодно. Возьмем шофера. Сколько он заработает в городе на автобазе? Восемьсот рублей. А у нас этот шофер получит семьдесят пять трудодней в месяц. Пятнадцать рублей стоимость трудодня. Выходит, больше тысячи[3].
У нас доярки по тысяче сто трудодней вырабатывают. Значит, пятнадцать тысяч рублей в год, да молока полторы тонны, да теленка – всего более двадцати тысяч. Через год закончим все капитальное строительство, и трудодень наш установится на уровне. Он будет стоить двадцать пять рублей. Смогут ли тогда горожане тягаться с нашими колхозниками! То-то и оно! Уже шестнадцать семейств переехало в Омутское из Суздаля. Колхоз наш как пшеница, что набрала силы от своевременных дождей, и никакая засуха ей не страшна. Не страшно ничего – никакие неожиданности, если сил набрали, как та пшеница…